Протоиерей Павел Великанов: От веры к неверию и … обратно

Исцеление веры

«Блажен, кто верует, тепло ему на свете», — эти слова Александра Грибоедова из пьесы «Горе от ума» давно стали своего рода символом глубокой иронии по отношению прежде всего к людям религиозной веры.

Популярен взгляд на веру, как прибежище неудачников или как сейчас говорит молодежь – лузеров, нечто вечно женственное, слабое, неконфликтное, непротиворечивое, чуждое всяких сомнений, борьбы и тревог.

В предисловии к замечательному труду о вере немецкий богослов Пауль Тиллих пишет, что «вера – это один из тех терминов, который сам нуждается в исцелении, прежде чем его можно было бы использовать для исцеления людей. Сегодня вера скорее может стать причиной заболевания, чем выздоровления. … Он запутывает, сбивает с толку и порождает то скептицизм, то фанатизм, то интеллектуальное сопротивление, то эмоциональную самоотдачу, то отказ от истинной религии, то подчинение подменам».

Если бы мне задали вопрос, что я рекомендовал бы прочитать по этой теме, я бы прежде всего остановился на трех книгах.

Первая – это уже упомянутый мной богослов Пауль Тиллих, его замечательная работа «Динамика веры».

Вторая книга – женщины-философа с очень непростой судьбой, и я могу предположить, что эта судьба еще только пишется, она еще не закончена. Это жительница Екатеринбурга Екатерина Степанова и её книга «Постижение веры».

И третья – прекрасная работа митрополита Вениамина (Федченкова) «О вере, неверии и сомнении».

Разница в вере

Вера в успех, вера в счастье, вера в любовь, вера в деньги… Как только в этом ряду различных видов вер мы пытаемся поставить религиозную веру, мы замечаем, что она не очень туда вписывается. Датский мыслитель Сёрен Кьеркегор в преддверии ХХ века в одной из своих работ написал следующее: «Люди объезжают кругом весь свет, чтобы увидеть разные реки, горы, новые звезды, редких птиц, уродливых рыб, нелепые расы существ и воображают, будто видели нечто особенное. Меня это не занимает. Но знай я, где найти рыцаря веры, я бы пешком пошел за ним — хоть на край света».

Сегодня достаточно распространен взгляд, что на самом деле людей неверующих не существует. Существует только вера религиозная или вера нерелигиозная. Невозможно привести неопровержимые доказательства, что Бог есть, точно так же не существует никаких доказательств того, что Бога нет. Соответственно, и позиция атеизма, и позиция человека верующего является одинаково шаткой.

Что такое вера?

Если мы спросим об этом философа Владимира Сергеевича Соловьева, он нам скажет следующее: «Вера – это признание чего-либо истинным с такой решительностью, которая превышает силу внешних фактических и формально логических доказательств».

Основания веры лежат глубже мышления и знаний, по отношению к ним вера является фактом первоначальным и поэтому гораздо сильнее их самих.

Упование или Авраам, который не жил в СССР

Если вглядываться немного пристальнее в сам феномен веры, как веры религиозной, мы можем отметить несколько ключевых аспектов, из которых первым будет вера как вверенность, или упование и послушание: «И поверил Авраам Богу, и это вменилось ему в праведность».

А что, собственно говоря, в этом подвиге было такого исключительного? Авраам поверил в Господа, конечно, совершенно не в том смысле, что он стал признавать Божественное бытие. Авраам не жил в Советском Союзе, он не испытал на себе, как и все человечество того периода, давления тотального безбожия. И если сравнить с нынешней ситуацией, то для архаического человека не верить в божество, не верить в какие-то духовные силы, было примерно то же самое, как сегодня человеку не верить в силу науки.

Для того, чтобы понять, что же специфического в этом понятии веры с точки зрения Священного Писания, надо обратить внимание на то, как звучит слово «вера» в еврейском языке – «эмуна».
Эмуна произведено от того же корня, что и «оман» – мастер, художник. Значение этого корня – «создавать и формировать». Как мастер придает форму своему материалу, точно так же воспитатель, «омэн», формирует сердце вверенного ему неоформившегося человека.

Это не вера в «то, что…», а готовность предаться в руки Господа, чтобы дать возможность ему сделать из своей жизни высокохудожественное произведение – автор которого – Сам Господь Бог. То, что ошибочно переводят как «верить в Бога» в еврейском языке означает «осознать себя материалом в руках художника, передать себя в руки наставника и осуществить отношение к жизни, как к процессу созидания себя». Это не просто. Это даже страшно. И очень рисковано.

Вера как риск

Риск абсолютно необходим для веры, точно так же, как необходима реальная возможность согрешить для свободного выбора добра и Бога. Чем более открыт человек к Богу, чем большую степень риска он себе позволяет, тем больше предоставляется возможность для Бога действовать в этом человеке.

Можно вспомнить Клайва Льюиса, который объясняет это на простом жизненном примере. Ребенка учат плавать. И он видел огромное множество людей, которые плавают. Видел, что человек может держаться в воде без какой-то поддержки с чьей-то стороны. Но сможет ли он в это верить, когда именно его оставят одного в воде? Когда его тело не будет ощущать поддерживающей руки инструктора? Поверит ли он в то, что может плавать и не утонет, или испугается и тотчас пойдет ко дну? Это и есть момент внутреннего изменения своего отношения к жизни и взятия какого-то нового очередного барьера, предела в вере.

Для чего мы читаем Символ веры?

Каждый из православных людей ежедневно читает Символ веры. И когда я спрашиваю своих студентов, для чего, они не могут мне ответить.

«Что это? Символ веры – это молитва?» — «Нет, это не молитва». «Мы просим чего-то Бога?» – «Нет, не просим». «А зачем мы его каждый день читаем?» – «Ну, мы хотим показать всем, во что мы верим». Кому всем? Когда я стою у себя дома в келье и читаю Символ веры, кому я и что хочу показать? Я его не знаю? Знаю. Я наизусть его знаю? Конечно, знаю.

В храме мы читаем Символ веры, когда оглашенных всех выгнали, остались только верные, все читают Символ веры. Зачем? Все его и так знают наизусть. И в то же самое время, заметьте, именно Символом веры мы «входим» в таинство евхаристии. Значит, здесь есть какое-то особое, очень важное и очень принципиальное значение вообще для жизни всей Церкви.

Догматы веры для православия являются объективными свидетельствами духовного опыта, подтвержденного церковным преданием. Это предание подтверждает тождественность моего личного мистического опыта и опыта Церкви как таковой. Догматы раскрывают содержание откровения в той мере, в которой вообще доступны человеку. Символ веры есть опыт богопознания, окристаллизованный в условной знаковой системе. Опыт самопознания человека в его встрече с Богом. Он есть словесная икона, использующая человеческий язык для передачи нечеловеческой тайны. Это совокупный опыт Церкви как тела Христова.

Именно поэтому мы помещаем Символ веры перед самым главным таинством Церкви, перед евхаристией. Это — словесная икона, и мы как бы экзаменуем сами себя: а мы в том формате? Мы способны пройти сквозь это испытание? Сквозь эту проверку собственной идентичности? Насколько то, во что мы верим, к чему мы приступаем, резонирует и отражается в нашей собственной душе? Если да, то нам открыт доступ таинству евхаристии, если нет, то нам лучше уйти из храма вместе с теми оглашенными, которые в храм не могут войти для участия в этом таинстве – сердцевине церковной жизни.

Бытие не верит в тебя или динамика веры

У Лао-цзы есть такой интересный афоризм: «Если в тебе недостаток веры, то бытие не верит в тебя». Вера – понятие динамическое, а не статическое. Веру нельзя отождествлять с «нерассуждающим подчинением». Это не диагноз, а призвание, даже задача, прекрасно выраженная в заповеди: «Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь един есть. И люби Господа Бога Твоего всем сердцем, и всею душею твоею, и всею крепостью твоею», – это есть первая заповедь.
По сути, вера – это прежде всего заданность, а не данность, наше призвание стать христианами. Мы имеем задаток, полученный в святом крещении, восходя от силы к силы, от веры к вере, должны достигнуть той полноты веры, при которой верующий на суд уже не приходит.

Вера как борение с Богом

Если позволите сказать, то суть религиозной веры заключается в непрекращающемся борении с Богом и отвоевывании все новых глубин богообщения. Борьба с Богом означает состязание в добродетели, доступ к которой открыт через крест.

Вспомните замечательный эпизод из книги Бытия, когда Иаков борется с неведомым. Этот момент – один из самых сложных для понимания во всем Священном Писании. Как так, Иаков, который является одной из ключевых фигур Ветхого Завета, оказывается «богоборцем»?

Дело в том, что человек не просто слышит голос Бога и куда-то идет. Вера – это не какой-то эскалатор по спасению, когда человек стал на ступеньку и больше от него ничего не требуется. Нет. Это постоянная динамика, которая требует ежедневного, ежечасного ответа со стороны человека на те вызовы, которые ему дает Бог через его жизнь.

«Царство Божие силою берется, и употребляющие усилие восхищают его», – это в том числе касается и подвига веры. Бороться, держаться за Христа, любить врага твоего. «Держишь Христа? – спрашивает блаженный Августин, – здесь и сейчас, если возлюбил врага своего, значит, ты поборол Христа и удержал его».

Неверие

Что такое неверие? Под неверием мы будем понимать дальше такое состояние человека, при котором Бог человеком не ощущается, и поэтому отрицается.
Итак, какие есть аспекты и варианты неверия?

Незнание

Первый тип неверия можно назвать неверием как синоним незнания или обмана. В этом смысле большинство наших соотечественников в известный период были неверующими по причине неведения или неразумия. «Незнающий, – пишет митрополит Вениамин (Федченков), – близок к вере, ибо никак не может доказать ни себе, ни другим, что Бога нет».

В этой ситуации объектом «предельного интереса личности» – что и составляет суть веры вне зависимости от того, религиозна она или нет – становится навязывание извне культовой фигуры, ее понятий, идей, как это происходило в случае с коммунизмом или нацизмом, а сегодня с идеологией культа успеха и потребительства.

Обратимся к центральной фигуре советского пантеона, образу Ленина. Культ Ленина интересен для нас не только в силу своей долговечности, но еще и потому, что во славу его создавались подлинные поэтические шедевры, в которых поэты не просто “выговаривали” коммунистические лозунги, но нередко и “проговаривались” о глубинных, чаще всего не осознаваемых ими вполне пластах большевистской мифологии. Я зачитаю вам стихотворение Андрея Вознесенского. Попробуйте его услышать параллельно сразу в двух операционных системах: в одной системе человека советского, искренне верующего в то, что «партия – наш рулевой», а с другой стороны, в операционной системе человека церковного, и Вы увидите, что это действительно потрясающий шедевр.

Я в Шушенском. В лесу слоняюсь. Такая глушь в лесах моих! Я думаю, что гениальность Переселяется в других. Уходят времена и числа. Меняет гений свой покров. Он — дух народа. В этом смысле Был Лениным — Андрей Рублев. Как по архангелам келейным порхал огонь неукрощен. И, может, на секунду Лениным Был Лермонтов и Пугачев. Но вот в стране узкоколейной, шугнув испуганную шваль, в Ульянова вселился Ленин, так, что пиджак трещал по швам!

Он диктовал его декреты. Ульянов был его техредом. Нацелен и лобаст, как линза, он в гневный фокус собирал, Что думал зал. И афоризмом Обрушивал на этот зал. И часто от бессонных планов, упав лицом на кулаки, Устало говорил Ульянов: “Мне трудно, Ленин. Помоги!” Когда он хаживал с ружьишком, Он не был Лениным тогда, А Ленин с профилем мужицким Брал легендарно города! Вносили тело в зал нетопленный, А он—в тулупы, лбы, глаза, Ушел в нахмуренные толпы, Как партизан идет в леса.

Нежелание

Следующий аспект неверия — нежелание верить. Это уже совершенно другая ситуация, свидетельство внутреннего самоопределения личности. Здесь человек не хочет, чтобы Бог был. Великолепно это выражено в изречении одного немецкого философа: «Даже если можно было бы доказать математически, что Бог существует, я бы не хотел, чтобы он существовал, поскольку это ограничивает меня в моем величии». Такое неверие, как правило, является свидетельством жизни, укорененной в грехе, и связанной с попранием совести.

Неверие как неверность

Человек, познав Бога и уверовав в него, отпадает в сознательное несоблюдение заповедей и требований совести. Здесь неверие может появиться и как результат частых компромиссов с совестью, послабления в мелочах, вольных мелких грешков, из-за чего человек доходит до крупных и невольных трагедий.

О таких верующих апостол Павел свидетельствует: «Они говорят, что знают Бога, а делами отрекаются, будучи гнусны и непокорны, и неспособны ни к какому доброму делу».

Неверие как рациональная проблема

Если разум становится «предельным интересом», то в определенный момент он становится препятствием для религиозной веры: ведь религия утверждает ограниченность человеческого познания, поэтому для того, кто считает разум основным и единственным критерием истинности, возникает масса кажущихся противоречий, которые не позволяют признать религию истинной.

Неверие как противление Богу

Неизбежное следствие воли к вере, повернутой в другом направлении – это богохульство. И здесь мне бы хотелось бы привести один эпизод из жизни известного французского философа Ж.-П. Сартра: «Только однажды у меня возникло чувство, что Бог существует. Играя со спичками, я прожег маленький коврик. И вот, когда я пытался скрыть следы своего преступления, Господь Бог вдруг меня увидел. Я ощутил его взгляд внутри своей черепной коробки и на руках и заметался по ванной комнате до ужаса на виду, ну просто живая мишень. Меня выручило негодование. Я пришел в ярость от его наглой бесцеремонности и начал богохульствовать. С тех пор Бог ни разу на меня больше не смотрел».

Путь туда и обратно

Итак, что же происходит с человеком, когда он, оказавшись в вере, познав Бога, получив это божественное откровение, ощутив ту самую призывающую божественную благодать, которая дала ему переживание этой великой целостности, в которой он почувствовал вкус некого нового бытия, нового качества бытия, откуда человек становится вдруг постепенно неверующим?

В качестве основного подхода, методологии, мне хотелось бы обратить Ваше внимание на толкование святителя Феофана Затворника первой главы послания апостола Павла к Римлянам, где свт. Феофан показывает несколько ступеней личной духовной деградации человека.

«Первая степень ниспадения из этого состояния, – пишет святитель Феофан, – есть богозабвение, когда выпадает из сознания пресветлый и дивный лик Божества, Бог забывается, и помышление о нем почти не приходит на ум. Вместе с этим охлаждаются религиозные чувства к Богу и страх Божий испаряется… Бог есть еще, но уже не славится и не благодарится, как Бог.

Второй этап ниспадения – осуечение помышлениями… Отвратившись от Бога, обращаются к тварям и в тех хотят найти, что может дать единый Бог, хотят благобытие свое устроить без Бога, сами своими силами и своими, подручными им, средствами

Третья степень ниспадения — плод двух первых — «омрачение внутреннего человека». Человек совершает переход к прямому нарушению заповедей и становится готовым к совершению явного греха.
«Четвертая ступень ниспадения – подведение всего превратного порядка жизни под начало разума, и установление его, как единой должной новой жизни, свойственной человеку». Здесь мы видим особо изощрённую форму оправдания греховности через пропаганду греха и создание своего рода «анти-Церкви», единения людей, только не во Христе, а во грехе.

Последняя ступень грехопадения – идолопоклонство и демонизм. Человек уже тратит свою энергию и художественные способности на сооружение идола, а затем поклоняется этому идолу, представляющему собой не что иное, как результат его собственных человеческих усилий.

Итак, мы достигли предела. Обратный путь будет происходить в обратной последовательности.

Первое, с чего он начинается, — это сокрушение идолов. Человека необходимо лишить этой ложной убежденности в том, что мир находится под контролем этих ложных идолов, что все хорошо, все управляемо. Для его же пользы его надо как бы «подвесить в воздухе», выбить из-под ног эти ломкие искусственные костыли.

Следующим этапом будет прекращение общения с теми людьми, которые являются живым оправданием твоего греха, которые твой грех поддерживают и оправдывают.

Дальше уже идет собственно покаяние и постоянное обновление живой связи между человеком и Богом, которая происходит в той или иной мере у каждого человека постоянно.
А завершить позвольте мне замечательным отрывком из книги «Вера, неверие и сомнение» митрополита Вениамина (Федченкова):

«Незадолго до смерти о. Иоанна Кронштадтского Бог привел мне с другом о. Неофитом (уже умершим) посетить святого пастыря. Это была беседа необычная, памятная мне, грешнику. Но я вспомню тут лишь об одном предмете.

— Батюшка! — спросил я, — скажите, пожалуйста, откуда у вас такая пламенная вера?

Чтобы понять мой вопрос, прошу припомнить, что мы, семинаристы, а потом и студенты, были хладными в вере; а потому и в других не могли понять горячности ее. Отрицать ее у о. Иоанна было уже никак невозможно, а я не раз был очевидцем его пламенного служения на литургии и в проповедях… Да это общеизвестный факт. И для меня его вера была как бы загадкою: чего сам не знаешь, все кажется непонятным.

— Откуда вера? — задумчиво переспросил медленно уже болезненный старец; и некоторое время помолчал. Мы ждали.
— Я жил в Церкви! — вдруг твердо и уверенно ответил батюшка. Я, ―богослов, студент, — увы! — не понял этих слов: ―жил в Церкви. Что это такое?
И я переспросил:
— Что это значит — жили в Церкви?
Отец Иоанн даже несколько огорчился:
— Ну, что значит? Ну, я служил вот Божественную Литургию и другие службы; молился вообще в храме. — Потом, еще подумавши, продолжал: — Любил читать в церкви минеи, богослужебные минеи. Любил читать каноны святым.
— Вот что значит: жить в Церкви, — закончил он. Постепенно и для меня вскрывалась вся важность Церкви. Я теперь, вспоминая прошлое, первый и даже второй периоды моей веры, должен сознаться, что она держалась не Словом Божиим, и тем менее — житиями святых или творениями св. отцов. Можно сказать, что я последних, как и житий, даже и не читал почти: ни в духовной школе, ни в семинарии… Странно это? — Бесспорно… Но никто не интересовался этими источниками, и никто из старших даже никогда не говорил нам о важности их, не затеплил интереса. Я сам был библиотекарем в семинарии, видел эти толстые книги, помню и кожаные переплеты ―Добротолюбия, но ни разу даже и крышки не раскрыл в них. Дух был у нас земной, естественный. А Писание, как я уже писал, было лишь учебником и притом — холодным.
Может быть, иной подумает, что на нас действовали проповеди? Люди так высоко ценят свое слово теперь…

Нет! Я до самой академии не помню ни одного случая, чтобы вообще проповеди произвели на меня сильное впечатление. Да их в духовном училище и семинарии почти и не произносили. Вовремя причащения священнослужителей в алтаре певчие пели что-нибудь концертное. Что же?

Может быть, чтение отрывков из Апостола и Евангелия? Тоже нет. Апостола мы почти никогда не понимали. Да! И расценивали его с точки зрения громогласия и красоты голоса. А Евангелие мы знали на память; и никогда чтение его не захватывало нашего сердца… Проходило мимо… Что же? Неужели вот те каноны? Еще менее. Почти никогда мы не внимали им. А если слушали, то больше красивое пение ирмосов; особенно если было ―трио из чудных теноров и баса.

Тогда что же осталось от Церкви? Самое главное: вот это простое стояние в храме; конечно, участие в произносимых молитвах (у каждого в разной степени); ну — и слушание Слова Божия… Вот эта ―служба, особенно же литургия, сами по себе, то есть без особенного участия ума, хранили и воспитывали нашу веру. Вот это самое простое: я был в церкви, я ходил к обедне, я отстоял службу — какими-то дивными путями держали в нас веру… Какими? — Мы никогда и не задумывались над этим… Задумывались ли вы? — А между тем именно это самое ―хождение крепче всего питало нас…»

Православие и мир