Общие и особенные черты экзегезы святых Иоанна Златоуста, Кирилла Александрийского и Григория Римского (на примере притч и бесед Спасителя о Царствии Небесном и вечной жизни)

Экзегеза святителя Иоанна Златоуста (Ιωάννης ο Χρυσόστομος: 347 - 407 гг.), характеризуется с одной стороны влиянием антиохийской богословской традиции: весьма подробное изъяснение историко-грамматического смысла текста и выведение из него нравственных и догматических истин. Но вместе с тем воспитаннику антиохийской богословской традиции, святому Иоанну отнюдь не чужд так называемый аллегорический, или анагогический, образ толкований Писания,[4] как и сам он говорит об этом: «Когда нужно объяснить что-нибудь в переносном смысле (κατα / αναγωγη / ν), то не нужно оставлять этого. Иногда нужно и в словах Писания подразумевать нечто другое (θεορη / σαι), а когда нужно понимать только так, как они сказаны».[5] Одновременно, святой Иоанн в своих толкованиях широко применяет образный подход – tu/pov .  Писание – это слово Божие человеку, следовательно, оно приспособлено к слабости слушающих. Бог подобен «отцу, который не взирает на свое достоинство, когда лепечет вместе с детьми».[6] Но при этом, конечно, нельзя не заметить, что святитель в русле Антиохийской школы на первый план выдвигает историко-грамматический смысл текста и уже из него выводит нравственные и догматические истины. Это, например, отличает его изъяснения от толкований св. Кирилла Александрийского, который зачастую сразу приступает к объяснению таинственного смысла повествования, что мы покажем ниже. Известно также, что Диодор Тарсийский, непосредственный учитель св. Златоуста, вообще отвергал какие-либо иносказания ( a;llhgori/a ) в Писании, допуская уместным лишь созерцательное ( yewri/a ) понимание из опасения представить события священной истории нереалистичными. Диодор, кстати, даже упрекал александрийцев в непонимании истории. Все это, однако, не означает различия в преследуемых целях тех и других: и перед антиохийцами и перед александрийцами стояла одна и та же задача – постижение духовного смысла Писания. Различались только методы этих изысканий. Кроме того, святитель Иоанн использовал и творения святых каппадокийцев,[7] близких александрийской школе – непосредственное извлечение духовно-догматического смысла из слов Писания и поиск иносказательного смысла. То есть в лице святителя, без сомнения, соединились лучшие традиции разных богословских училищ и поместных церквей.

Через глубокое исследование Писания святитель выводит содержащиеся в нем различные догматические и нравоучительные истины, используя, как правило, так называемый аллегорический способ толкования. Прикровенный смысл слов Писания он именует ta/ nohta/ и ta/ pneumatika / – умопостигаемым и духовным. Важно отметить, что святитель Кирилл, толкуя Евангелие, пытается донести мысль о том, что «в Божественных Писаниях ничего не говорится всуе».[9] Это Откровение, которое выражено на человеческом языке, а потому изобилующее образами, символами, и требующее соответствующего нашему разумению постижения. Вместе с тем, он достойное место в своих толкованиях уделяет не только духовному, но и буквальному изъяснению Писания. Что касается аллегоричности толкований святителя, на которое указывают многие исследователи, то, конечно, нельзя с этим в целом не согласиться, но, одновременно, следуя рассуждениям профессора МДА А. И. Сидорова, представляется более уместным (особенно в контексте той, еще во многом языческой, эпохи) именовать такое толкование анагогическим(Άναγώγια – возведение).То есть в толкованиях святителя имело место не простое искание потаенного смысла и образов в толкуемых исторических реалиях, а извлечение духовного-назидательного смысла, «возведение к постижениям высших тайн христианского Боговедения, что принципиально отличало их от умозрений языческих философов», которые и именовались аллегорией.[10] Сам святитель редко использовал слово a;llhgori/a для обозначения способа толкования, чаще применяя понятие yewri/a – «созерцание» или h; twn yei/wn musthri/wn gnw/siv – «ведение Божиих тайн». Этим замечанием хотелось бы одновременно отгородиться от искусственного разделения толкователей (например, александрийских и антиохийских) только по внешнему признаку, что, порой, приводит даже к характеристике антиохийского богословского подхода к Писанию как более научного, что совсем неприемлемо. Одновременно, этим замечанием мы должны обезопасить толкования святителя от уподобления экзегезе Оригена, которая «по праву» и может называться аллегорической (и то, не вся), так как Ориген, действительно, часто увлекался не всегда уместными аллегориями. Еще раз отметим, как и сказанное об экзегезе святого Иоанна Златоуста: используемые святителем Кириллом средства изъяснения смысла Писания – во многом глубоко анагогические – служат единой цели донесения до слушающего благовестия о спасении через раскрытие главного, духовного смысла изречений Писания.

Говоря же об экзегезе Евангелия святителем Григорием Великим, Двоесловом (Gregorius I Magnus, Dialogus: ок. 540 – 604 гг.), которая дошла до нас в виде проповедей, произнесенных им в разных церквах Рима, нельзя не отметить их особую задушевность и теплоту. В этом смысле беседы святителя Григория очень схожи с беседами Златоуста и даже иногда предстают как бы более домашними и непосредственными. Одновременно глубокие и доступные, беседы святителя становятся понятными всем сословиям прихожан. Отсутствие искусственной красноречивости и изысканности в слове помогает проникнуть евангельской проповеди в самое сердце слушающего. Вероятно, это объясняется как добрым и мягким характером самого святого, так и обстановкой, в которой он проповедовал: завоевание Западной Римской империи варварами, развалины города Рима, смерть тысяч италийцев, плач и уничижение жителей. Именно поэтому многие беседы святителя дышат еще и особым эсхатологическим характером – напоминают о конце времен и тленности мира. Его проповеди наполнены особым милосердием. Одновременно, читая святителя, мы видим, такой глубокий и поистине святой и великий ум, что как бы невольно приникаем с благоговением к каждому его изречению.

Собственно в экзегезе Евангелия святитель использует часто аллегорический подход : «В словах Писания, возлюбленнейшая братия, - говорит он, - сперва должна быть сохраняема историческая истина, а затем должен быть отыскиваем духовный смысл аллегории. Ибо плод с аллегории приятно срывается тогда, когда прежде она исторически утверждается на корне истины. Поскольку иногда аллегория утверждает веру, а история – нравственность».[17]

Беседы святителя Григория Великого, как и вся его проповедь, проникнуты призывом к небесному Отечеству. Назидания святителя изобилуют яркими и проникновенными выражениями, сравнивающими жизнь земную и её утешения с жизнью блаженной и вечной в Царствии Небесном. Так, например, говоря о рождестве Христовом (см. Беседу 10-ю), святитель отмечает: «Вы, возлюбленная братия, слышали, что при рождении Царя Небесного земной царь смутился именно потому, что земная высота смущается, когда открывается высота небесная». Разрушения и жестокости в пределах Италии, попущенные Богом, побуждали святителя Григория и его паству уже самим видом разрухи, голода и нищеты, в которой пребывал теперь некогда славный Рим, обращать взоры от тленного к вечному, от земного благоденствия – к Царствию Небесному, где только и царствует истинное блаженство, мир души и правда. Например, в 4-ой Беседе, толкуя слова «Ходя же, проповедуйте, что приблизилось Царство Небесное» (Мф. 10, 7), святитель говорит: «Об этом, возлюбленнейшая братия, если бы молчало Евангелие, то вопиял бы мир, ибо развалины его служат голосами его. Стертый столькими потрясениями, он лишился своей славы, как бы указуя нам на самое близкое царство, следующее за ним. Он горек становится даже для тех, которые любят его. Сами развалины его проповедуют, что его не должно любить».

Часто святой Григорий извлекает множество назидательных (в том числе и иносказательных) смыслов из того или иного повествования. Особенно это выражено в притчах, которые уже сами по себе предполагают аллегорический истолкование. Например, толкуя притчу о званых (Мф. 22, 1-14; Лк. 14, 16-24), святой Григорий приводит множество примеров и образов, разъясняющих нам слова Спасителя с самых разных сторон. Причем, беседуя о притче у апостола Матфея (о званых на царский пир) и притче у апостола Луки (о званых на вечерю) отдельно, он приводит различное понимание одних и тех же героев и образов обеих притч. Например, в образе брака и пиршества святой Григорий видит и указание на Боговоплощение – брачное соединение с человеческим естеством; и создание Церкви – опять же, через восприятие нашей природы; и заклание Агнца – смерть и страдания, принесение Себя Господом в жертву людям ради их спасения.

Здесь показательным представляется сравнение истолкований притчи о званых святым Григорием с толкованием Златоуста. Святитель Иоанн, разъясняя притчу о званых, почти ничего не говорит о догматическом смысле образа брака для сына царя, лишь кратко указывая на единосущее Сына с Отцом, как объяснение брачного пиршества, устроенного царем не для одного себя, а для сына. Главное внимание святитель сосредотачивает на том, почему Спаситель произносит эту притчу именно сейчас и как она исполнится в истории. «Здесь Христос предвозвещает и о воскресении. Так как прежде Он говорил о смерти, то теперь показывает, что после смерти будет брак, будет жених» (об убийстве виноградарями сына управителя – в предыдущей 21 главе Евангелия от Матфея).[18] Далее святитель рассказывает о примерах нечестия иудеев, отвергших призвание, о разрушении Иерусалима, о начале проповеди апостолов и заканчивает пространным и очень проникновенным рассуждением о необходимости украшения своей души в «брачную одежду» и презрении к внешнему благополучию. В этих рассуждениях святитель даже приводит в пример кочующих скифов и другие народы, воинственность которых должна научит нас непримиримости с дьяволом. Говорит он и о жизни монахов-пустынников, простота которых должна вызвать у нас восхищение и отучить от пресыщения и изнеженности. «Их обители ничем не хуже небес, - говорит святой Иоанн, - потому что к ним сходят ангелы и даже сам Господь ангелов… трапеза святых свободна от всякого излишества и исполнена благочестия…постелью им служит просто трава…там нет господина и раба: все рабы, и все свободные…разговор их исполнен спокойствия…они не говорят о том, что делаем мы, а говорят о царствии небесном, о настоящей брани, о кознях диавола, о великих подвигах, совершенных святыми» и т. д.[19] Все это святитель и называет чистыми и брачными одеждами. Итак, как видим, истолкование Златоустом притчи несет в себе указание на конкретно-исторические причины говорение Христом этих слов именно в этот момент Своей земной жизни, на последующее исполнение в истории этих слов, а также на образ поведения, который нам указывают слова Христа Спасителя – на основе конкретных примеров из жизни подвижников Церкви.

Очень часто святитель Иоанн в своих истолковательных беседах обращает внимание на пример земной жизни и поведение Самого Христа. Христос – Новый Адам, образец жизни и поведения для всех нас. К подражанию Христу нас призывают и апостолы Петр и Павел: Но если, делая добро и страдая, терпите, сие угодно Богу. Ибо вы к тому призваны, потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его. Он не сделал никакого греха, и не было лести в устах Его. Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному, - говорит апостол Петр (1 Пет. 2, 20-2;  см. также 1 Пет. 4, 1; и у ап. Павла: 1 Кор. 4, 16). То есть здесь нам в пример приводятся действия Спасителя как человека, подобного нам, и оставившего нам образ поведения. Святой Иоанн Златоуст весьма часто следует этой апостольской традиции. Более того, почти всегда он делает ударение не столько на Божестве Спасителя, сколько на Его человеческой природе и образе жизни.[20] Например, завершая толкование притчи о талантах (Мф. 25, 14-30), он говорит о «таланте» скромности и кротости, который может украсить каждого, даже если у него нет никаких других дарований. В пример приводит Самого Христа: «Христос не поймет тебя и не будет внимать тебе, если ты не будешь говорить, как Он. Будем же учиться говорить так, как привык слушать наш Царь; постараемся подражать Его языку. Постигнет ли тебя печаль, смотри, чтобы чрезмерное уныние не изменило твоих уст; но говори, как Христос. Ведь и Он был в печали о Лазаре и об Иуде. Нападет ли на тебя страх, - старайся опять так говорить, как Он. Ведь и Он был в страхе за тебя, когда устроял твое спасение… плачешь ли ты, - плачь умеренно, как и Он. Терпишь ли клевету и скорбь, - принимай всё это подобно Христу. Ведь и Он был оклеветан… и во всем вообще Христос показал тебе пример…» и т. д.[21] Приведенный пример является характерной особенностью святителя Иоанна Златоуста, пронизывающей всю его экзегезу и заметно отличающий его от многих других истолкователей, в том числе от святителей Кирилла и Григория.

Конечно, несколько особо выделяется экзегеза Евангелия святителя Кирилла, как в стилевом, так и в методологическом смысле. Его толкование есть не беседа с прихожанами, записанная писарями (как у святых Златоуста и Григория). Оно предстает как некий трактат о божественных догматах – о Троице, о единосущии Отца, Сына и Святого Духа, о Боговоплощении и т. д., облеченных в форму экзегезы Писания. Особенно ярко это выражено, например, в толковании на Евангелие от Иоанна, да и в других экзегетических творениях. Действительно, читая святителя Кирилла, мы видим, что все остальное – не касающееся напрямую догматов – он упоминает как бы мимоходом или даже обходит стороной, останавливаясь лишь на важнейших вероучительных истинах. В отличие от него, два других святителя, наоборот, извлекают нравственные поучения из самого хода евангельского повествования, из действий и слов тех или иных людей, лишь иногда развивая рассуждения о догматических истинах, когда это приходится к слову, чаще же упоминая о них мимоходом.

[11] St. Cyril Commentary upon the Gospel according to St. Luke. Part 2. Sermon XCVI. (R. P. Smith). Oxford, 1858 г. С. 458

[20] Сказанное, однако, не означает, что святитель Иоанн как бы замыкается на таком методе. Он весьма много места уделяет и божественной природе Христа (особенно в Толковании на ап. Иоанна). Вместе с тем, подробное описание человеческой стороны жизни Спасителя – отличительная особенность именно св. Иоанна Златоуста.