В сердце культуры лежит вера

Отправляя студентов нашей Сретенской духовной семинарии на летние каникулы, мы дали им поручение: встретиться с христианами, которые на два или на три поколения старше современной молодежи, расспросить у них о том главном, что происходило в жизни этих людей в государстве, восставшем против Бога, а потом уставшем от этого восстания и осознавшем всю его тщетность и бессмысленность. О том, как эти люди обрели и сохранили свою веру, о главном, к чему пришли люди старшего поколения, приближаясь к зениту или к закату земного пути.

Надо сказать, что все студенты с немалой пользой для себя, да и для нас, их наставников и воспитателей, исполнили это послушание. Все без исключения их наблюдения и записки необычайно интересны. С некоторыми из этих работ мы готовы познакомить наших читателей.

Епископ Тихон,

главный редактор портала Православие.ру.

***

Протоиерей Владимир Янгичер, закончив в середине 70-х гг. консерваторию, вдруг оставил все и на год уехал к архимандриту Герману (Красильникову), у которого жил в сторожке при Казанском храме села Шеметово. Теперь он является настоятелем храма Рождества Христова в селе Иудино Сергиево-Посадского района Московской области, членом Епархиального отдела религиозного образования и катехизации, руководителем Отдела религиозного образования Сергиево-Посадского благочиния. Что тогда подвигло его в корне изменить ход своей жизни, с какими трудностями он сталкивался в то непростое советское время, а также о воспитании детей, отношениях между людьми и внутри Церкви он рассказал в интервью порталу Православие.ру.

Если можно, начните с детства. Расскажите о своей семье, родителях, детстве и юности.

— Мое детство было такое же, как и у обычного советского человека той эпохи. Папа – военный, правда, военный по несчастью. Он мыслил построить свою жизнь как человек искусства. Он был художником, любил музыку, окончил архитектурный институт в Харькове. И тут началась война. Его как архитектора забрали в армию военным строителем. После войны он остался в армии и был все время военным строителем.

Мама происходила родом из простых крестьян. Окончила университет и стала химиком. Но всю жизнь посвятила детям. Поскольку военные в то время были достаточно хорошо обеспечены, мама могла все свои силы и время посвятить домашнему хозяйству и воспитанию детей. Она учила меня и мою младшую сестру музыке и языкам. Лето мы проводили на маминой родине – в деревне, в Донских краях, в одной из казацких станиц, поэтому у меня всегда была тяга к деревенской жизни, хотя воспитание было городское, и образование родители постарались дать по высшему разряду.

Я окончил специальную музыкальную школу, а затем поступил в консерваторию. И только в консерватории, когда появилось свободное время, и, видимо, душа созрела для каких-то обобщений, меня стала интересовать русская культура как таковая. Как человек, который занимался искусством, я понял, что рядом с классической музыкой XIX-XX веков, в основном европейской, ну и русской тоже, стоит мощная культурная система, которая была плодом Святой Руси. Логическое размышление подвело к тому, что если такая громада в виде культуры пронизывает всех, и верующих, и неверующих, то что же находится в ее центре? Что является ее сердцевиной? Ибо все, что существует, имеет свою причину. Ничего из ничего не происходит, только Господь Бог может создать все из ничего. А если что-то есть, значит, у него есть причина.

И вот, поискав причины всей этой великой культуры, я обнаружил, открыл для себя Америку, которая уже давно была известна людям духовным, что в сердце культуры лежит вера. Вера православная. Вера – это тяга к Богу. И с того времени начались поиски Бога. Вот на этом, можно сказать, моя юность закончилась. Потом уже началось взрослое осмысление жизни.

— Что именно повлияло на вас при познании веры?

— Прежде всего нужно сказать, что в Православии всегда движущей силой является не «что», а «кто». То есть не явление, не предмет, не событие, а личность. В христианстве главное не «что», даже не Священное Писание важно, не Церковь сама по себе, а «кто» в центре – Христос, Богочеловек. И человек, уподобляющийся Богу, является тоже всегда «двигателем» исканий Бога. Таким человеком для меня стал архимандрит Герман (Красильников), настоятель Казанского храма села Шеметово под Сергиевым Посадом, единственного храма в районе, который никогда не закрывался. Сейчас у нас 40 храмов в районе, а тогда был один в районе и один в городе – Ильинский храм. Даже Лавра закрывалась.

Казанский храм села Шеметово

Храм в селе Шеметово не закрывался. И отец Герман там служил тоже чудом. Это был редкий случай, когда в советское время с 1952 по 1985 год, бессменно, на протяжении 33 лет, прямо как в сказке, настоятель храма служил на одном месте. В то время это было практически невозможно, потому что власти внимательно следили за служением священника. Существовал специальный Совет по делам религии со своими отделениями в районах и городах. Как только замечали, что на приходе складывается благоприятная духовная обстановка, пусть даже в дальней и маленькой церкви, власти сразу начинали действовать. Церковь есть, служба идет. И не просто служба! Служит человек, который после службы людей объединяет – у него дар такой.

Архимандрит Герман (Красильников)

А отец Герман явил чудо, 33 года прослужил в одном месте. Это показатель его молитвы. Молитвы и духовной жизни. Его церковная юность прошла в Ташкенте. Это было место ссылок монахов, священников, архиереев, которых не расстреливали и не ссылали в лагеря. Их просто отсылали туда, где, как казалось, они не смогут исполнять свое служение, особенно в месте, насыщенном мусульманским народом. Но получилась своеобразная «тепличка», в которой сохранилось Православие с дореволюционных времен, до катастрофы. И люди, прошедшие там воспитание, закалку, перейдя в нашу современность, передали те традиции, обычаи, которые усвоили не как ученики, которые изучают историю по книгам, а как реально видевшие и общавшиеся с духоносными церковными деятелями предреволюционной поры.

Вот такой человек, можно сказать, родил не только меня, но и нас с матушкой – в Церковь. Благодаря ему мы пришли в Церковь и там остались. Я оставил занятия свои музыкальные, хотя перспективы были в то время неплохие. Но когда приоритеты расставил, понял, что надо это все оставить и заняться той жизнью, которая ценней всего.

— А что вы знали о христианстве до прихода к вере?

— На самом деле ничего не знал. Единственное, что помню, когда учился в консерватории, мы с друзьями один или два раза ходили на Всенощное бдение, которое проходило под музыку Рахманинова в храме Всех скорбящих Радость на Большой Ордынке в Москве. Это был уникальный храм, единственный в России, а, значит, и в мире, где исполнялось Всенощное бдение Рахманинова. Оно исполняется иногда в концертах. Что удивительно, это был 1970-й год, а через 10 лет я стал учеником того самого регента, который управлял этим хором, Николая Васильевича Матвеева. Вот такое предзнаменование.

Еще помню, что я всегда понимал, что я не умру. Это вызывало такие недоумения у моих друзей в школе: мол, ты что, с ума сошел, как не умрешь? А я говорю: «Нет. Я знаю, что не умру». А как я не умру, я не знал, не понимал. Это было такое предощущение, наверное.

— Как развивались события после вашего прихода к вере? Как складывались в этой связи отношения с родственниками, друзьями, коллегами?

— Когда пришел к вере, просто переехал жить к отцу Герману на год, хотя был женат, но детей не было еще. Просто уехал, никому ничего не сказав, кроме, естественно, матушки: у нас с ней полное единодушие. Она осталась в Москве, работала. А я просто поехал жить в сторожку при храме. Я не умел ни петь, ни читать в храме, поэтому пока просто обучался. Какие послушания были? Дворник, уборка в храме, истопник (была угольная котельная), собаку кормить надо было, по дому убираться, помогать по хозяйству, готовить, красить ограду, и обязательно все службы на клиросе. Стоял в сторонке, сзади хора на клиросе, смотрел книги, мне было интересно. Мне тогда казалось невероятным, что стоят люди без музыкального образования, уже пожилые, открывают книгу и вдруг так дружно поют без всяких нот. Мне было очень непонятно, как так? Какие-то чудотворцы. Как так можно петь по словам, согласно, хором и даже без какого-нибудь грамотного руководителя? Потом через год примерно я понял, как такое возможно. Это было обиходное пение. Очень, кстати, такое умилительное, шеметовское пение.

Отец Герман сам певчий с юности. Вот и воспитал своих прихожан петь именно духовно. А потом уже, когда я прожил год у отца Германа, он мне благословил идти в семинарию. Хотя, в общем-то, я не очень хотел. Мне нравилось убираться в алтаре, нравилось жить при храме, не хотелось никаких лишних проблем, обязательств. Ну, обычная человеческая слабость такая. Он говорит: «Нет-нет, тебе надо учиться в семинарии». Через год дал рекомендацию. Его рекомендация действовала безотказно, он был человеком очень уважаемым, поэтому какой бы ни был у него послушник, если можно так назвать, он поступал в семинарию всегда, если была рекомендация отца Германа. Вот так я оказался в семинарии.

— Какие были у вас трудности, искушения на этом пути?

— С родителями было, конечно, сложно. Они были очень обеспокоены. Сначала думали, что это какая-то секта, как тогда говорили. В то время у большинства такое воспитание было: кто не верит в коммунизм, тот сумасшедший. А если человек совсем ударился в веру, значит, надо его вытягивать.

Были проблемы у отца, он, естественно, жил в обществе своих единомышленников. Надо сказать, что он никогда не был коммунистом, поэтому ему и не дали генеральскую должность. Я не знаю, что им двигало, может, по совести понимал, но так или иначе, он не хотел входить в эту партийную систему. Должно быть, остатки воспитания с детства, потому что отца воспитывала очень верующая приемная мама. Моя бабушка, которая воспитывала мою маму, пела в церкви. Просто на поколении моих родителей практическая вера прекратилась. Но корни все равно оставались. Поэтому это сработало – через поколение.

Потом уже, через несколько лет после моего поступления в семинарию, папа рассказывал, что, когда я подал документы, к соседям приходили люди в штатском и так заботливо и осторожно спрашивали: «А кто такой Владимир? Как он живет? Какие у него интересы? Кто к нему приходит? Где он бывает?» Только потом, через несколько лет, когда «потеплело», соседи осторожно отцу сказали, что обо мне под большим секретом наводили справки.

Почему было такое внимание? Потому что в то время была такая установка: людей с высшим образованием не принимать в семинарию. Считалось, что человек, который получил высшее советское образование, сдал в обязательном порядке экзамен по научному атеизму (а мы все сдавали его в любом вузе), а потом пошел в семинарию, значит, этот человек сошел с ума. Такой человек считался на одном уровне с предателем. Была установка таких людей не брать, всеми силами препятствовать. Были случаи, когда перед экзаменами неожиданно приходила повестка из военкомата, человека вызывали в армию на сборы. Пока шли экзамены, его держали. Экзамены заканчиваются – отпускают, но всё, в семинарию он не поступил. Меня это миновало, потому что я в то время жил у отца Германа, и поэтому сразу оттуда поехал. А так, вообще, угрозы были. Потом уже, когда «потеплело», родители поняли, что у меня это серьезно, что тут никакие не сектантские намерения, и друзья мои им понятны, и я не сошел с ума: я к ним приезжаю и общаюсь с ними. Поняли, смирились. Хотя, может быть, очень сильное советское идеологическое воспитание не дало им возможности обратиться к вере напрямую, практически.

— Какие наиболее яркие события церковной жизни вам запомнились больше всего?

— Пожар в академии. В буквальном смысле – яркое. Это такое из отрицательных событий, которое, кстати, Господь обратил во благо. Эта трагедии произвела такое большое воодушевление среди людей, она заставила их мобилизоваться и оказать огромную помощь. А сами люди, которые жили там, немножко собрались, поняли, что смерть близко, что трагедия может всегда произойти. Это консолидировало церковную среду, и через год новый актовый зал и новое общежитие были выстроены вместо сгоревших, был отремонтирован академический храм. Выросло и сочувствие общества к Церкви. Ведь любой русский человек испытывает сочувствие к тем, у кого беда, преодолевает все разногласия, и политические, и социальные, и идеологические. Каждый готов помочь. Это, наверное, из тех времен самое яркое. А из таких серьезных общественных событий – празднование 1000-летия крещения Руси в 1988 году.

— Рассказывал ли вам отец о событиях Великой Отечественной войны, которые случались или с ним, или с кем-то из его сослуживцев, о его последующей службе в армии?

— Он непосредственно в боевых действиях не участвовал, оружие в руках не держал. Он был проектировщиком мостов, аэродромов, воинских частей, казарм, промышленно-гражданских сооружений. Поэтому таких острых событий, им рассказанных, не помню. Просто как-то рассказывал о себе, что были такие чудесные избавления от смерти, когда он в Австрии сидел в штабе и рисовал чертеж, низко наклонившись над столом. И потом, чтобы посмотреть общий вид, отклонился резко назад, откинувшись на спинку кресла. И когда он сделал это, перед ним, в нескольких сантиметрах от груди, просвистела пуля. Оказалось, что в соседней комнате новобранец чистил автомат и случайно нажал на курок, и пуля прошла рядом. Если бы отец тогда не отклонился, то его бы не было, и меня бы, скорее всего, тоже. Вот такой случай был.

Потом после войны у него были чудесные совершенно события, когда его послали строить Байконур. Тогда он мыслился не как космодром, а как полигон для испытания атомного оружия. Он, как строитель, должен был строить в пустынях Казахстана имитации домов, ферм, заводов, а потом производили взрыв, и они должны были зафиксировать степень разрушения, чтобы отработать силу ядерного удара. И вот он рассказывал, как они перед взрывом сидели в блиндаже за 3 километра от взрыва. После взрыва, через полчаса или час, когда ядерное облако осыпалось, они выходили из блиндажа и шли туда, чтобы зарисовать на бумаге (фотографии категорически запрещались) степень разрушения: что разрушилось и в какую сторону. И когда они ходили по этой земле, в эпицентре взрыва, у них ноги прилипали к песку – настолько была сильная радиация. Им, конечно, не говорили, что это такое. Они не понимали. Да даже если бы понимали, все равно сделать ничего не смогли бы. Мы теперь понимаем, что это было.

То есть по всем законам физиологии и физики его давно не должно было быть. Представьте, пойти в эпицентр атомного взрыва через час после взрыва и провести там несколько часов! После такого «похода» человека просто быть не должно. Но он выжил. И потом только понял, что такое с ним произошло. Такое чудо можно соотнести с молитвой его матери. У него была очень верующая приемная мама, которая и в Иерусалим ходила еще в дореволюционное время. Она, наверняка, зная, что ее сын в армии на задании (где именно, было засекречено), конечно, за него молилась. Это естественно, любая мать будет молиться. Вот по этой молитве матери, как говорится, сын в огне не горит и в воде не тонет. Интересно то, что первый раз он пошел к врачу в 70 лет кариес лечить. До этого не было никаких проблем. Вот такое чудо.

— Были ли в вашей жизни чудесные проявления Промысла Божия?

— Постоянно. Господь действует любовно и вообще осторожно и нежно. В принципе, во всем можно увидеть Промысел Божий. Конечно, когда читаешь некоторые воспоминания, книги, люди очень внимательные находят прямые и явные случаи. Я лично про себя могу сказать, что почти каждый день бывает такое, что я уже привык к этим проявлениям. Можно сказать, что само чудо – это то, что я имею возможность служить Богу, что я, недостойный, священник Божией милостью. Вот это само по себе проявление – точное и самое главное, а все остальное как бы в тени.

— Кто был для вас в жизни положительным примером и наоборот – примером отрицательным?

— Положительные – родители, учителя. Учителя музыки очень благородные люди были. Учителя духовные. Отец Герман. Его духовник, который стал потом духовником нашей семьи, протоиерей Михаил Труханов, провел 5555 дней в лагерях (16 лет) за веру. У него нашли Библию, дали 3 года, а потом увеличивали срок. Он еще прожил долгую жизнь после этого, был святым при жизни, исповедником. А вот отрицательные… да не знаю даже.

Для меня пример отношения к людям – это старец Иона Одесский. Он прожил длинную жизнь именно в советский период, когда очень много было неприятностей, страданий, стрессов, репрессий, и, конечно, люди его окружали разные. И вот он, когда прощался с паствой, сказал такую фразу: «Я благодарю Бога, что за всю свою жизнь не встретил ни одного плохого человека». Удивительно! Он не мог не встретить плохого человека, с обыденной точки зрения. Столько было бед, столько было злости. Как так? А он их не видел просто. Для меня это образец, как можно прожить и не видеть плохого в людях. Поэтому даже не знаю, какие могут быть отрицательные образцы. Наверное, я сам для себя – отрицательный.

— Испытали ли вы или ваши близкие гонения в связи с вашим исповеданием веры?

— Явного нет, не испытывал. Что касается веры – нет. По грехам были испытания, а за веру – нет. Недостоин я за веру гонения испытывать.

— И в заключение, что самое главное вы вынесли для себя из опыта прожитых лет?

— Самое главное – радость, ощущение вечного бытия с Богом, предвкушение этой радости. И ощущение, что наш мир очень радостный, созданный Богом для радости, ощущение, что мы живем в светлом мире Божием, боязнь и опаска потерять эти радость и свет, и желание помочь другим эту радость найти.

— Что, по вашему мнению, является самым главным в воспитании детей?

— Доброта воспитателей и строгая свобода. Свобода не в выборе добра и зла, а свобода в выборе добра – и еще бо́льшего добра. Необходимо дать ребенку понять, что он не имеет права выбирать между добром и злом. Никакая мама не скажет ребенку: «Ну, ты свободен: бери иголку в руки, иди на улицу, бегай между машинами. Ты же хочешь?! Ты свободен!» Это абсурд. Так же и в духовной жизни. Нельзя давать детям, пока они слушаются, возможность выбирать между добром и злом. Мы знаем, к чему привел этот трагический опыт у Адама с Евой. Поэтому выбирать можно только между добром больши́м и добром еще бо́льшим.

Ну и строгая любовь. Не «сюсюкание» и не потакание страстям, а любовь к душе, которая отсекает страсть. Сегодня, в день праздника Обрезания Господня, обратил внимание на слова кондака, что Господь обрезывает прегрешения наши. А обрезание, бывает, причиняет боль, но зато в этом есть любовь, потому что, если человеку с гангреной не делать операцию, боясь причинить боль, он просто умрет. А если во время операции и будет больно, то человек останется жить. Вот такое отношение к воспитанию детей должно быть.

— Что самое главное во взаимоотношениях между людьми?

— Уважение чужой свободы. Уважение свободы другого. Как нас Бог тоже уважает: мы свободны, Он нам не мешает, ничего не навязывает и только в силу Своих возможностей (конечно, он может все) ограничивает нашу свободу, когда она переходит рубеж между добром и злом. Также и с людьми: не ограничивать, давать понять, что каждый человек свободен. Иногда люди верующие, бабушки или дедушки, начинают упрекать своих детей: «Мои дети в Бога не веруют». И еще такая фраза пролетает: «Не могу затащить внука в церковь». Ну это полный нонсенс, конечно. Тащить никуда не нужно никого. Надо понять, что нас Бог любит, ведь нас, с нашими грехами, привел когда-то к Себе? Так же и их приведет, если они не будут слишком упираться. Просто нужно помолиться и успокоить свою душу.

— А в отношении к тому негативному, что мы встречаем в Церкви?

— Да, Церковь земная – это не Церковь небесная, в ней есть много того, что надо преодолевать. Главное, не делать из этого трагедию, потому что мы живем под всевидящим оком Божиим. Если Господь это попускает на данное время, значит, это все исправимо, это все пройдет, как проходило раньше. Оглядываясь назад, понимаем, сколько было негативных сторон в церковной жизни. Все они переплавлялись, исчезали, и Церковь сейчас живет. То есть Церковь неуничтожима. Грязь не может закрыть или испачкать Ее. Потому что на самом деле, грязное – это не Церковь, а околоцерковное движение. Церковь есть свята и непорочна. Поэтому, когда говорят: «А вот у вас в Церкви…», – а это у нас не в Церкви творится, это около Церкви возня происходит, люди, которые делают грех, по нашему пониманию, выпадают из Церкви. Почему мы, когда молитву на исповеди читаем, просим: «Господи, примири и присоедини нас снова к святой Твоей Церкви», – потому что мы, грешники, из нее выпадаем. И слава Богу, у нас есть куда возвращаться. Церковь свята и непорочна.

— Что самое главное в преодолении жизненных бед и напастей, которые обрушиваются на человека?

— Если коротко, одним словом — терпение.

Православие.ру