Святой Юстиниан как идеальный образ христианского правителя

В год, посвященный памяти Крестителя Руси святого Владимира, в сознании православного русского народа представляющего идеал правителя, уместно вспомнить и о государе, который воспринимается как своего рода прототип христианского монарха. Речь идет о святом императоре Юстиниане.

       Он родился в 482г. в деревне Таурисии  в крестьянской семье  Савватия и Вигилансии,  иллирийского происхождения. В сельской глубинке Иллирика в ту пору уже пользовались, помимо местного языка, латынью, и Юстиниан знал ее с детства. А затем, оказавшись в столице, под покровительством дяди, сделавшего блестящую генеральскую карьеру в правление Анастасия, Юстиниан, овладел греческим языком и получил основательное и всестороннее, но по преимуществу, как это можно заключить по кругу его позднейших занятий и интересов, юридическое и богословское образование, хотя он был также сведущ в математике, риторике, философии и истории. Одним из его учителей в столице был выдающийся богослов Леонтий Византийский.

     Не имея склонности к военному делу, он сложился как человек кабинетный и книжный, одинаково хорошо подготовленный как для ученой, так и для правительственной деятельности. Тем не менее, Юстиниан начал карьеру с офицерской должности в дворцовой схоле экскувитов под началом дяди. Свой опыт он обогатил пребыванием в течение нескольких лет при дворе остготского короля Теодориха Великого в качестве дипломатического агента Римского правительства. Там он лучше узнал латинский Запад, Италию и варваров-ариан. В правление Юстина, став его ближайшим помощником и затем соправителем, Юстиниан удостоился почетных титулов и званий сенатора, комита и патриция. В 520г. он  был назначен консулом на следующий год. Одно время Юстиниан  занимал должность магистра армии Востока, и наконец, уже в апреле 527г., незадолго до кончины Юстина, был провозглашен августом, став не только de facto, но и de jure соправителем своего находившегося уже при смерти дяди.

       Словесный портрет Юстиниана находим у Прокопия: «Был он не велик и не слишком мал, но среднего роста, не худой, но слегка полноватый; лицо у него было округлое и не лишенное красоты, ибо и после двухдневного поста на нем играл румянец. Чтобы в немногих словах дать представление о его облике, скажу, что он был очень похож на Домициана, сына Веспасиана»5, статуи которого сохранились. Этому описанию можно доверять, тем более что они соответствуют не только миниатюрным портретам на монетах, но также и мозаичным изображениям в равеннских церквах святого Аполлинария и святого Виталия, и порфирной статуе в венецианском храме апостола Марка.

         Историк Прокопий писал разное о Юстиниане. В «Тайной истории», не предназначенной для распространения, он  дает ему карикатурные характеристики, и все таки даже в этом пасквиле он признает, что «у Юстиниана всякое дело шло легко....потому, что он...обходился без сна и являлся самым доступным человеком на свете. У людей, хотя бы и незнатных и совершенно безвестных, была полная возможность....иметь с ним тайную беседу»6; «в христианской вере он... был тверд»7; «он....никогда не ел и не пил досыта, но ему было достаточно едва прикоснуться к еде кончиками пальцев, чтобы прекратить трапезу.... он зачастую по двое суток оставался без пищи, особенно когда наступало время кануна празднования так называемой Пасхи»8.  Об аскетическом подвижничестве Юстиниана Прокопий подробнее писал в панегирической книге «О постройках»: «Постоянно он поднимался с ложа на рассвете, бодрствуя в заботах о государстве, всегда и делом и словом руководя самолично государственными делами, и в течение утра, и в полдень, а зачастую и всю ночь. Поздно ночью он ложился у себя на ложе, но очень часто сейчас же вставал, как бы сердясь и негодуя на мягкие подстилки»9. Юстиниану дарована была замечательная телесная крепость, превосходное здоровье, унаследованное у его крестьянских предков и закаленное неприхотливым, аскетическим образом жизни, который он сохранил и во дворце. Его изумительное здоровье не было подорвано и бессонными ночами, в которые он, как и в дневные часы, предавался делам государственного правления.

           Великий правитель, он умел окружить себя помощниками выдающихся способностей — это были полководцы Велисарий и Нарсес, выдающийся юрист Трибониан, гениальные архитекторы Исидор из Милета и Анфимий из Тралл, и среди этих светил звездой первой величины сияла его супруга Феодора.  Познакомившись с нею и полюбив ее, Юстиниан хотел жениться на ней, но столкнулся в этом своем намерении с препятствием. Оно носило юридический характер: сенаторам, к сословию которых, был причислен племянник автократора, законом святого Константина запрещалось вступать в брак с бывшими актрисами, Но в 523г. император Юстин отменил закон, воспрещавший неравные браки сенаторам, и 2 года спустя в храме святой Софии патриарх Епифаний повенчал патриция Юстиниана с патрицианкой Феодорой. При провозглашении Юстиниана августом и соправителем Юстина 4 апреля 527г. рядом с ним находилась и принимала подобающие почести и его жена святая Феодора. И впредь она разделяла с мужем и почести, которые подобали ему как императору, и  правительственные труды. Феодора принимала послов, давала аудиенции сановникам, ей ставили статуи. Государственная присяга включала оба имени: Юстианиана и Феодоры. 

     Важнейшим внешнеполитическим событием первых лет правления Юстиниана стала возобновившаяся война с сасанидским Ираном, закончившаяся заключенным в 532г., договором о «вечном мире».  В соответствии с ним, граница между двумя державами осталась в основном неизменной, хотя Рим вернул персам отнятые у них крепости Фарангий и Вол, римская сторона обязалась также перенести штаб-квартиру командующего армией, расквартированной в Месопотамии, дальше от границы - из Дары в Константину.  Предметом переговоров была также ситуация в Лазике и Иверии. Лазика осталась под протекторатом Нового Рима, а Иверия - Ирана, но тем грузинам, которые бежали от персов из своей страны в соседнюю Лазику,  предоставлено было право по собственному желанию  остаться в Лазике или вернуться на родину.

        Император Юстиниан пошел на заключение мира с персами, поскольку разрабатывал в ту пору план ведения боевых действий на западе, в Африке и Италии, с целью восстановления целостности Римской империи и ради защиты православных христиан Запада от дискриминации, которой их подвергали господствовавшие над ними ариане. Но от осуществления этого замысла его на время удержало опасное развитие событий в самой столице. 

              В январе 532г. в Константинополе вспыхнул мятеж, зачинщиками которого стали участники цирковых факций, или димов: прасины (зеленые) и венеты (голубые).  Еще во времена принципата и затем домината ипподром стал средоточием политической жизни. В христианскую эпоху после аккламации нового императора в военном лагере, после церковного благословения на правление, после утверждения его сенатом император появлялся на ипподроме, занимал там свою ложу, которая называлась кафизмой, и граждане Нового Рима своими приветственными криками совершали юридически значимый акт его избрания императором, или, ближе к реальному положению дел, - признания правомерности ранее совершенного избрания. Но ипподром с его димами использовался группировками, окружавшими императора, носителями правительственных полномочий в своих интригах, служил орудием компрометации соперников из враждебных кланов. В совокупности эти обстоятельства превращали димы в рискованное оружие, чреватое мятежами.     

     В 532г. у мятежников были разные мотивы рисковать. В дворцовых и правительственных кругах затаились приверженцы племянников императора Анастасия, хотя сами они не стремились к верховной власти. В основном это были сановники, придерживавшиеся, подобно самому  Анастасию, монофизитских воззрений. В народе накопилось недовольство налоговой политикой правительства, главными виновниками виделись ближайшие помощники императора префект претория Иоанн Каппадокийский и квестор Трибониан. Молва обвиняла их в поборах, взятках и вымогательстве. Прасины возмущались откровенным предпочтением, которое Юстиниан оказывал венетам.

         Началом мятежа послужили события, происходившие на ипподроме 11января. В промежуток между заездами  один из прасинов, судя по всему, заранее подготовленный к выступлению, от лица своего дима обратился к присутствовавшему на скачках императору с жалобой: «Много лет, Юстиниан, август! Побеждай! Нас обижают, единый благий, и мы не в силах долее сносить, свидетель Бог!»51 . Представитель императора в ответ на обвинение сказал: «Вы сходитесь на зрелища только для того, чтобы оскорблять правительство»52 .  Диалог становился все более напряженным: «Как бы то ни было, а кто обижает нас, того часть будет с Иудой. - Молчать, иудеи, манихеи, самаритяне!... если вы не уйметесь, всем велю снести головы...- Прикажи убивать!...Уже кровь готова течь ручьями....Лучше бы Савватию не родиться, чем иметь сына убийцей»53 - это был уже откровенно мятежный выпад. Представитель зеленых обратился прямо к императору: «Господи помилуй! Истина насилуется... Откуда такое зло?...Перехожу в другой стан, сделаюсь иудеем. Ведает Бог! Лучше стать эллином, чем жить с голубыми»56. Бросив вызов правительству и императору, зеленые покинули ипподром.

       Оскорбительная для императора перебранка на ипподроме послужила прелюдией к мятежу. Епарх столицы Евдемон приказал арестовать по 6 человек из обеих димов: зеленых и голубых, подозреваемых в убийствах. Проведено было расследование, и выяснилось, что семеро из них действительно виновны в этом преступлении. Евдемон вынес приговор: четверых преступников обезглавить, а троих — распять. Но затем случилось нечто невероятное. По рассказу Иоанна Малалы, «когда их... стали вешать, столбы рухнули, и двое (приговоренных) упали; один был «голубой», другой - «зеленый»»57. У места казни собралась толпа, пришли монахи из монастыря святого Конона и забрали с собой сорвавшихся с петли преступников, приговоренных к казни. Они переправили их через пролив на азиатский берег и предоставили им убежище в храме мученика Лаврентия. Но епарх направил воинский отряд к храму, чтобы не дать им возможности выйти из храма и скрыться. Народ был возмущен его действиями, потому что в том обстоятельстве, что повешенные сорвались и выжили, увидел чудесное действие Промысла Божия. Ропотом и возмущением народа воспользовались заговорщики. Стасиоты венетов и прасинов договорились о солидарном восстании. Паролем заговорщиков стало слово «ника!» (побеждай) - клик зрителей на ипподроме, которым они подбадривали соревнующихся возниц. В историю восстание вошло под именем этого победного возгласа.

        13 января на столичном ипподроме вновь состоялись конные состязания, приуроченные к январским идам. Покинув ипподром, заговорщики вместе с примкнувшей к ним толпой устремились к резиденции епарха и подожгли префектуру. За этим последовали новые поджоги, сопровождаемые убийствами воинов и всех, кто пытался противодействовать мятежу. В толпе раздавались выкрики с требованием поставить «другого царя». Конные состязания, намеченные на следующий день, 14 января, не были отменены. Но когда на ипподроме, как полагалось, был поднят флаг, восставшие прасины и венеты, выкрикивая «ника!», начали поджигать места для зрителей. Император готов был пойти на компромисс. Узнав, что взбунтовавшиеся димы требуют отставки особенно ненавистных им сановников Иоанна Каппадокийца, Трибониана и Евдемона, он выполнил это требование и отправил всех троих в отставку. Но отставка не удовлетворила мятежников. Поджоги, убийства и грабежи продолжались в течение нескольких дней. Замысел заговорщиков определенно клонился к отстранению Юстиниана

      В воскресный день 17 января император предпринял еще одну попытку погасить мятеж примирением. Он появился на ипподроме, где собралась вовлеченная в мятеж толпа, с Евангелием в руках и с клятвой пообещал освободить спасшихся при повешении преступников, а также даровать амнистию всем участникам мятежа, если они прекратят бунт. В толпе одни поверили Юстиниану и приветствовали его, а другие, и их, очевидно, было большинство, своими выкриками оскорбляли его и требовали поставить императором племянника Анастасия Ипатия. Юстиниан в окружении телохранителей вернулся с ипподрома во дворец, а мятежная толпа, узнав, что Ипатий находится у себя  дома, устремилась туда, чтобы провозгласить его императором.

       Во дворце Юстиниан совещался с ближайшими помощниками. Всерьез обсуждался план эвакуации из Константинополя. И тут слово взяла Феодора: «По-моему, бегство, даже если когда-либо и приносило спасение, и, возможно, принесет его сейчас, недостойно. Тому, кто появился на свет, нельзя не умереть, но тому, кто однажды царствовал, быть беглецом невыносимо. Да не лишиться мне этой порфиры, да не дожить до того дня, когда встречные не назовут меня госпожой! Если ты желаешь спасти себя бегством, василевс, это не трудно. У нас много денег, и море рядом, и суда есть. Но смотри, чтобы тебе, спасшемуся, не пришлось предпочесть смерть спасению. Мне же нравится древнее изречение, что царская власть  - прекрасный саван»62. Это самое знаменитое из изречений святой Феодоры, характеризующих ее саму: ее ум и поразительный дар слова, которым она блистала некогда на сцене, ее бесстрашие и самообладание, ее азарт и гордыню, ее стальную волю, закаленную житейскими испытаниями, которые она в изобилии претерпела в прошлом  от ранней юности до замужества, вознесшего ее на беспримерную высоту, падать с которой она не хотела даже если на кону стояла жизнь и ее самой и ее мужа императора. Эти слова Феодоры  иллюстрируют и ту роль, которую она играла в ближайшем окружении Юстиниана, меру ее влияния на государственную политику.

       Высказывание Феодоры обозначило переломный момент в ходе мятежа. На совещании принято было решение немедленно приступить к подавлению бунта.  Юстиниан приказал Велисарию вести свой отряд на ипподром, где сосредоточены были основные силы восставших. На иподроме началась резня, жертвами которой пало более 30 тысяч человек. Мятеж был подавлен.

        Завершив войну на восточной границе подписанием мирного договора и подавив мятеж, Юстиниан приступил к осуществлению своего грандиозного замысла — восстановлению целостности империи, возвращению в ее лоно утраченных на западе территорий. Начать пришлось с реконкисты Африканского диоцеза, захваченного вандалами. Эта война закончилась победой империи. Император Юстиниан включил в свой титул имена побежденного народа и отвоеванной страны — Вандальский и Африканский.       Возвращенная в состав империи Африка вместе с Балеарскими островами, Сардинией и Корсикой составила отдельную префектуру. На крайнем западе Африканского континента в прямом подчинении имперского правительства находилась стратегически важная прибрежная крепость Септем (Сеута). 

     Император Юстиниан, обладая обширными сведениями о минувших веках и способностью мыслить в масштабах мировой истории, острее своих предшественников сознавал уязвимость Римского титула императора без владения самим Римом. Хотя юридически остготский король, владевший Италией, признавал свою зависимость от императора, чеканил монеты с его изображением, но в политическом и военном отношении был сувереном. Юстиниан стремился изменить такой порядок вещей, но, как и в случае с вандалами, не торопил развитие событий, терпеливо дожидаясь повода для прямого вмешательства со стороны самих остготов. Когда король готов Теодорих Великий состарился, он, по словам Иордана, «поставил королем Аталариха, сына дочери своей Амаласвенты, мальчика, едва достигшего десяти лет, но уже потерявшего отца своего, Евтариха»99. Тогда же Теодорих изложил свое политическое завещание, повелев готам, «чтобы они чтили короля, возлюбили сенат и римский народ, а императора Восточного, - (храня) всегда мир с ним и его благосклонность — почитали (вторым) после Бога»100. Смертельная опасность обрушилась на государство готов, когда оно отказалось следовать курсом, завещанным Теодорихом, который скончался 30 августа 526г. На престол взошел его внук Аталарих, именем которого правила его мать Амаласунта. Несчастный юноша, умер, не дожив до 18 лет.  Амаласунта вышла замуж за своего двоюродного брата Теодата. Не имея моральных тормозов, Теодат отважился на убийство Амаласунты, подарившей ему корону. Вначале она была сослана в имение, расположенное на островке Больсенского озера, а затем трое подосланных убийц задушили дочь Теодориха Великого.

      Убийство королевы остготов,  дружественно расположенной по отношению к ромеям, послужило Юстиниану замечательным предлогом для войны, целью которой было не только отмщение за учиненное злодеяние и восстановление справедливости в моральном плане, но и восстановление справедливости всемирно-исторического масштаба — возвращение в лоно  империи ее исконного ядра и ее древней столицы Рима. Война оказалась исключительно трудной, победа достигнута была после продолжавшихся много лет боевых действий. По ее успешном завершении Юстиниан включил в свою титулатуру слово «Готский».

       На очереди стояло вестготской королевство в Испании. В 548г. король ветготов Тиудис пал жертвой покушения. После убийства его преемника Теодегизила, совершенного в Севилье, власть в королевстве захватил Агила, который, в отличие от своих предшественников, пытавшихся ладить с местным православным населением, перешел к политике его жесткой дискриминации и умножения привилегий господствовавшего арианского меньшинства.  У Юстиниана появилось законное основание для вмешательства. С помощью имперской агентуры удалось поднять против Агилы мятеж, во главе которого стал Атанагильд, поддержанный православным населением, особенно на юге Испании, где арианское присутствие составляло тончайший слой. Атанагильд обратился за поддержкой к императору, которому удалось к тому времени разбить основные силы мятежников в Африке и Италии, и Юстиниан откликнулся на эту просьбу.  Война закончилась разделом Испании между империей и королевством. В состав империи был возвращен юг страны с такими крупными городами как Картахена, Кордова, Севилья, Малага, Ассидон, Гиспал и Гадес, расположенный на Атлантическом побережье. Под полным контролем империи находился Гибралтарский пролив — знаменитые Геркулесовы столпы, которые запирали вход в Средиземное море.

        Эти войны император вел не как полководец, поручив осуществление боевых операций своим лучшим генералам, и прежде всего Велисарию и Нарсесу. Как и во времена древних принцепсов, империя вновь простиралась теперь с запада на восток от Атлантического побережья до междуречья Тигра и Евфрата, уступая, правда, империи времен Траяна по меридиональной протяженности. За годы правления святого Юстиниана  территория империи выросла более чем вдвое. Проект «восстановления вселенной» был завершен в последний период долгого правления Юстиниана. Непрерывные войны истощили казну, тем более что налоговые поступления с разоренных ими стран были ничтожными, а содержание наемной армии требовало колоссальных расходов, так что неизбежным образом государство вынуждено было сократить вооруженные силы.

      В этих обстоятельствах правительство вынуждено было в своей внешней политике использовать уже не столько армию, сколько искусную дипломатию и разведку. Это была традиционная римская политика стравливания потенциальных противников между собою, политика, требовавшая больших расходов, но обходившаяся все же казне дешевле, чем война, и Юстиниан осуществлял ее с виртуозным искусством. Характеристика византийской стратегии, которую дает современный исследователь Э. Люттвак, с максимальной эффективностью применялась в конце правления Юстиниана: «Гений византийской большой стратегии заключался в том, чтобы саму многочисленность врагов превратить в преимущество, используя дипломатию, переманивание на свою сторону, выплаты и обращение в свою веру, чтобы заставить их сражаться друг с другом, а не с империей. Только созданный ими образ самих себя как единственных защитников единственной истинной веры позволял им сохранять моральное равновесие. По византийской схеме, военная сила была подчинена дипломатии, а отнюдь не наоборот, и использовалась она скорее для сдерживания и наказания, чем для нападения иди защиты с использованием всех войск».

    По характеру дарований Юстиниан был по преимуществу политиком и администратором, он явился первым в истории Римской империи правителем, местом подвигов которого служил не полевой штаб, но кабинет, в котором он трудился неутомимо, денно и нощно, ни на минуту не оставляя попечений о благоустроении государства, вверенного ему Промыслом Божиим. И самым грандиозным результатом его неусыпных трудов явился законодательный свод - Corpus juris civilis. 

         Кодекс Феодосия II, не пополнявшийся со времени своего издания, очевидным образом устарел. Поэтому в 528г. им была составлена комиссия во главе с магистром оффиций и квестором Трибонианом — человеком сомнительных нравственных качеств и едва ли христианином по своим убеждениям, но превосходным знатоком римского права и его искусным интерпретатором. За год комиссия, действовавшая под присмотром и контролем самого Юстиниана, который входил в обсуждение возникавших в ходе легислационной работы спорных вопросов и давал руководящие указания, выполнила свою задачу, и 7 апреля 529г. был опубликован и вошел в силу как основополагающий законодательный акт государства тщательно просмотренный и выправленный императором новый «Кодекс конституций» - конституциями назывались декреты, эдикты и рескрипты принцепсов и императоров.

      Со временем однако возникла необходимость в новом издании кодекса. В результате 5-летних трудов была подготовлена и в 534г. опубликована его новая версия - Codex repetitiae praelectionis (Переизданный и исправленный кодекс). В «Переизданный и исправленный кодекс» вошло около 4600 конституций, начиная с первых эдиктов Адриана, относящихся к 117г.. Выбор хронологической точки отсчета был обусловлен изданием при императоре Адриане «Вечного эдикта», который подвел итог преторскому законодательству древнего Рима. 400 последних конституций «Кодекса» было издано самим Юстинианом за 6 лет его правления. В «Кодексе» законы помещены на языке подлинника: хотя в столице империи Новом Риме в ту пору господствовал греческий язык, все же приоритет отдан был латыни, которая оставалась языком армии и высших органов управления.

       Действующее право империи заключено было однако не только в законодательных актах, но и в их толкованиях.  Правоприменительная практика опиралась на мощный пласт традиции таких толкований, без которых немыслимо было решать множество сложных казусов, особенно в области частноправового - тяжебного судопроизводства. Поэтому вскоре  после издания первой редакции «Кодекса», а именно 15 декабря 530г., Юстиниан поручил Трибониану вместе с его сотрудниками  приступить к составлению свода толкований римских юристов. Текст конституции, содержащей распоряжение о начале трудов над составлением свода толкований, написан был самим императором: «Император Цезарь Флавий Юстиниан...привет Трибониану, своему квестору. Тогда как среди всех дел нельзя найти ничего столь важного, как власть законов, которая распределяет в порядке божественные и человеческие дела и изгоняет всяческую несправедливость, мы, однако обнаружили, что все отрасли законов, созданные от Ромуловых времен, находятся в таком смешении, что они распространяются беспредельно и не могут быть объяты никакими способностями человеческой природы. Нашей первой заботой было начать с живших прежде священных принцепсов, исправить их конституции и сделать их ясными; мы их собрали в один кодекс»113. Юстиниан сам изобрел и наименование свода: «Мы утверждаем за нашим собранием, которое будет составлено вами с соизволения Бога название Дигест или Пандект»117 - латинское слово Digesta образовано от глагола digerere, что значит «разделять», но также «приводить в порядок», а греческое “пандектэ» значит «все вмещающее», иными словами, - полное собрание.

      Трибониан и его помощники изучили около 2 тысяч книг юридических комментариев. Это были отрывки из текстов древних юристов, найденные наиболее удачными. В основу «Дигест» положены толкования 5 юристов, отобранных в качестве самых авторитетных и образцовых, которым усваивалось право давать ответы - jus respondi: Папиниана, Павла, Ульпиана, Модестина и Гая, но в них приведены также отрывки из комментариев тех юристов, которых цитируют эти пять официально признанных классиков - всего 39 авторов, так называемых мудрых (prudentium), в основном из эпохи принципата. Среди цитируемых в «Дигестах» юристов присутствует и Тертуллиан, которого некоторые исследователи отождествляют с известным христианским писателем.

      Львиная доля «Дигест», как это видно уже из их оглавления, посвящена не публичному праву, но частно-правой тематике, в том числе брачному и семейному праву. Виртуозную казуистическую технику толкователей норм римского права, чьи комментарии внесены в «Дигесты», и способность сотрудников Трибониана умелым подбором цитат дать всесторонний  анализ правовой проблемы можно оценить, знакомясь с  любым фрагментом из этого свода. Толкования «мудрых», включенные в «Дигесты», во многих случаях отличаются большей гуманностью и великодушием, более глубоким пониманием природы человека, чем правовые нормы кодексов современных государств. Так, действующие кодексы большинства современных государств не защищают права на жизнь не рожденного ребенка, предоставляя матери выбор — родить его или лишить жизни, в то время как римское право не только карало за посягательство на жизнь младенца, находящегося в утробе матери, но и признавало за ним имущественную правоспособность. Неприкосновенность законных прав не рожденного ребенка, оберегавшаяся правом языческого Рима, тем более соблюдалась в Риме христианском, в империи святого Юстиниана.  

       Труды комиссии Трибониана, составившей «Дигесты», были выполнены за три года. 16 декабря 533г. Трибониан доложил сенату об их завершении.

    Параллельно с составлением «Дигест» под руководством Трибониана был составлен предназначенный для обучения юриспруденции учебник «Институции» (Institutiones), представляющий собой переработку одноименного труда римского юриста Гая.

        Помимо систематизации и интерпретации норм классического римского права  и правового наследия своих предшественников — христианских императоров, Юстиниан издавал новые законодательные акты, из которых лишь самые ранние вошли в его «Кодекс».  Эти новые акты так и были названы novellae constitutiones. Первая из новелл издана 1 января 535г. Содержание ряда новелл относится к месту императора в государстве. В 105 новелле законодательные полномочия императора и их источник определяются следующим образом: «Бог подчинил императору самые законы, посылая его людям как одушевленный закон»128.

    Едва ли не самая знаменитая из новелл Юстиниана — 6-я. В преамбуле к ней сформулирован принцип симфонии священства и царства, и тем самым она касается самых основ государственного строя. Преамбула 6-й новеллы гласит: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое (священство, церковная власть) заботится о божественных делах, а второе (царство, государственная власть) руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу. И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем»129. Значительная часть новелл посвящена церковной тематике. Самая пространная и содержательная по объему регулируемой в ней  тематики из новелл Юстиниана, посвященных церковным правоотношениям, – 123-я. В ней речь идет и о качествах, которым обязаны соответствовать ставленники на все вообще степени священства. Они должны быть не двоеженцами, а также не женатыми на разведенных или вдовах. В клир не допускаются подданные, обязанные платить подати, и чиновники, состоящие на государственной службе. Кандидаты во епископа, которые ранее исполняли государственную службу либо состояли в войске, должны были до своего поставления провести в монастыре не менее 15 лет. 

           Ряд новелл Юстиниана затрагивает статус еретиков и иноверцев. В своем религиозном законодательстве император исходил из сформулированного им в 4 новелле принципа: «Первым предметом нашей заботы являются истинные догматы Бога и достоинство священства»130, в связи с чем он с обескураживающей откровенностью объявляет в 45 новелле: «Мы ненавидим ереси»131. Поэтому в 132 новелле  предусматривается применение карательных мер по отношению к еретикам: «Что касается еретиков,...то я считаю благочестивым деянием принудить их этим эдиктом оставить свое еретическое  безумие и прекратить разрушение душ других людей своими обманами и поспешить примкнуть к Святой Божией Церкви»132. Действие этого закона не распространялось на монофизитов, а также на ариан из числа федератов, служивших империи, но не имевших римского гражданства. 45 новелла предусматривала дискриминацию еретиков, состоящих на государственной службе: «Пусть они (еретики) продолжают выполнять текущие поручения и официальные обязанности», однако «они не должны получать никаких наград»133.

         Большей терпимостью отличались законы Юстиниана, относящиеся к иудеям: так, 146 новелла предоставляет им свободу вероисповедания: «Мы повелеваем, чтобы иудеям, где бы они ни жили, разрешалось читать Священные книги перед собиравшимися в синагоге по-гречески, по-латыни или на любом другом языке, на котором говорят в данной стране»134. Но издавая этот закон, император не теряет надежды на обращение иудеев в христианство, в связи с чем в той синагоге, где собираются грекоязычные иудеи, он рекомендует пользоваться Септуагинтой. Религиозной свободой в империи обладали лишь те иудеи, которые, имея преемство от фарисеев, веровали в грядущее воскресение из мертвых, в то время как еврейские сектанты саддукейского толка, отрицавшие учение о воскресении и последнем суде, объявлялись вне закона и подлежали смертной казни.

            «Кодекс», «Дигесты», «Институции» и «Новеллы», по замыслу Юстиниана, составляли единое целое. Получивший название «Corpus juris civilis”, свод Юстиниана был положен в основание преподавания права. В средневековье его комментирование стало основным занятием легистов. В эпоху составления «Корпуса», в VI веке, на западе Европы, где образовались варварские королевства, право пережило катастрофическое падение. По словам американского историка Дж. Страйера, германское королевство «представляло собой почти полную антитезу современного государства, потому что оно основано было на личных отношениях, а не на абстрактной концепции государства и не на безличных институтах»148, на каковых строится римское и современное государство. Как пишет отечественный византолог И. П. Медведев, в варварских королевствах, в противоположность империи, «место публичного римского права заняло патримониальное обычное право варварских «правд», в результате чего произошла... приватизация государства, низведение его до ранга res privata военного вождя, его родовой собственности...Частное право заменило публичное, а государство стало пониматься как большая вотчина»149.

        Среди великих деяний императора Юстиниана составление  грандиозной кодификации занимает первостепенное место.  Его влияние наложило свою печать на позднейшее развитие права в христианском мире - в  Европе и на Ближнем Востоке, не осталось бесследным и для исламской цивилизации. Корпус Юстиниана послужил образцом для наполеоновского Code civile (Гражданского кодекса), который в свою очередь лег в основание законодательства большинства современных государств, построенных на базе континентального, иными словами, римского права, в отличие от стран с англо-саксонской традицией, представляющей собой продолжение обычного права германских племен.

      Одним из залогов мощи государственного аппарата было многочисленное чиновничество. Чиновники рекрутировались из разных слоев общества, нередко из низов. Незнатность и недостаточность средств чиновников составляли дополнительную гарантию их служебного рвения, верности императору, послушности вышестоящим чинам, служили противоядием против мятежных увлечений, но не удерживали их от стремления эксплуатировать свою должность ради наживы. Бедная юность для совести многих из них служила оправданием  нечистоплотности в делах, взяточничества, грабежа налогоплательщиков в пользу собственного кармана. Новеллы Юстиниана переполнены грозными инвективами в  адрес взяточников, но зло это, хотя его и укрощали всякими средствами, вплоть до смертных казней проворовавшихся бюрократов, оставалось непобедимым.

    Одним из средств очищения нравственной атмосферы, и в частности, повышения добросовестности служилого элемента, Юстиниан считал развитие школьной системы. В христианском государстве, считал он, право на существование имеют лишь христианские школы, так что пребывание в Афинах знаменитой в прошлом академии, фрондировавшей приверженностью своих профессоров эллинизму, что в ту эпоху стало уже синонимом язычества, представлялось ему не могущим более оставаться терпимым анахронизмом, и уже в самом начале его правления, в 529г., она была закрыта. Императорским эдиктом язычникам и впредь запрещено было преподавать в пределах империи. 

    Святой Юстиниан вошел в мировую историю и как великий строитель. Среди замечательных столичных построек  его эпохи — две подземных цистерны, снабжавших город водой, которая в них  хранилась. Это архитектурные шедевры, настоящие подземные дворцы, и поныне поражающие воображение своей монументальной и таинственной красотой.

      Но все постройки Юстиниана превосходит Великая церковь столицы. Храм Святой Софии, воздвигнутый архитекторами Исидором из Милета и Анфимием из Тралл при постоянном и неусыпном контроле со стороны самого императора, взамен той Софии, которая погибла в пожаре во время восстания «Ника», стал самым грандиозным воплощением архитектурного гения христианского мира, нигде и никогда уже не превзойденным. Закладка храма состоялась 23 февраля 532г., через 40 дней после подавления мятежа Ника.  Пристальное и неусыпное наблюдение над строительством осуществлял сам император, который не только не жалел средств на это свое детище, но и обнаружил утонченный вкус. 

       По приказу Юстиниана в Константинополь доставлены были строительные и отделочные материалы: гранит, мрамор разных цветов и оттенков, янтарь, драгоценные камни, смальта, золото, серебро, бронза, свинец, употреблявшийся для связки камней, слоновая кость, кедровое дерево. Из разных концов империи привезли колонны, которые в прошлом украшали языческие храмы, термы, портики, дворцы. Архитектурный проект был разработан за два месяца, строительство храма продолжалось неполных 6 лет.  Особую конструктивную сложность представлял купол диаметром 33 метра, для которого, ввиду величия архитектурного замысла и столичного статуса собора, не годилось деревянное перекрытие, уязвимое и по причине недолговечности. Каменные своды огромных размеров существовали в Риме: они все еще возвышались над тогда уже обветшавшими термами Домициана и Каракалы, но более близкими прототипами для константинопольской Софии послужили сводчатая базилика Максенция и купол Пантеона. Гениальным изобретением зодчих святой Софии явилось решение задачи соединения базиликальной конструкции с куполом. Для этого они использовали систему парусов и полукуполов.

         Внутреннее пространство храма наполнено светом. В светоносности заключается главный секрет интенсивности его воздействия на душу человека, входящего в него. Свет льется в центральный неф храма, в его подкупольное пространство через 40 тесно поставленных друг к другу удлиненных окон, прорезывающих основание купола, из-за чего создается впечатление, что он не держится на опорах, но парит - несмотря на свои грандиозные размеры, купол представляется легким, почти бестелесным, подобным небесному своду. Солнечные лучи проникают также сквозь двойные ряды окон, расположенных в верхних частях стен боковых нефов, в сферических сводах, а также чрез 6 проемов в алтарной апсиде, расположенных в два яруса. Стены храма, купол, сферические своды, паруса, колонны были украшены мозаикой, многоцветными мраморными панно, порфирными инкрустациями, золотом. В первоначальном декоре соборного храма преобладали геометрические фигуры, а также растительные мотивы. На сводах находилось изображение креста, выполненное красным цветом, а в парусах — серафимы в виде человеческого лика в обрамлении огненных крыл.

        Освящение храма совершено было 27 декабря 537г. Павел Силенциарий, живший в эпоху Юстиниана, в восхищении от Святой Софии, воскликнул однажды: «Никто, вступив в этот храм, уже не пожелает отсюда возвратиться назад»10. Прокопий Кесарийский, современник постройки храма и биограф  Юстиниана, писал о Софийском храме с необычным для него, человека со скептическим взглядом на вещи, пафосом восторга и изумления: «Этот храм представлял чудесное зрелище...В высоту он поднимается как будто до неба и, как корабль на высоких волнах моря, он выделяется среди других строений,...он настолько выдается над ним, что с него можно видеть весь город, как на ладони...Блеском своих украшений прославлен он и гармонией своих размеров;...он весь во всех своих частях...наполнен светом и лучами солнца. Можно было бы сказать, что место это не извне освещается солнцем, но что блеск рождается в нем самом: такое количество света распространяется в этом храме»11. Описав различные части храма, Прокопий затем с особым восхищением характеризует его купол: «Кажется, что он покоится не на твердом сооружении вследствие легкости строения, но золотым (полу)шарием, спущенным с неба, прикрывает это место»12. Резюмируя свои впечатления от Святой Софии, Прокопий пишет: «Всякий раз как кто-нибудь входит в этот храм, чтобы молиться, он сразу понимает, что не человеческим искусством, но Божьим соизволением завершено такое дело; его разум, устремясь к Богу, витает в небесах, полагая, что он находится недалеко...Никого никогда не охватывало пресыщение от этого созерцания»13.

             Несмотря на понесенные утраты, Святая София и поныне остается величайшим творением из всего созданного руками человека за всю историю мира и по-прежнему несет на себе отблеск горнего мира, видимые знаки прикосновенности к Божественному совершенству. Император Юстиниан имел основания на то, чтобы, как гласит предание,  взойдя на амвон, воскликнуть: «Хвала Богу, удостоившему меня докончить такое дело. О Соломон, я победил тебя!»18.

          Продолжительное правление Юстиниана ознаменовано было не только беспримерными достижениями, но и большими бедствиями. В разных регионах империи не раз случались разрушительные землетрясения. Но самым страшным бедствием, обрушившимся на империю, стала губительная чума 541 - 542гг., беспримерная по своим масштабам, сравнимая разве только с «черной смертью», истребившей до трети населения Европы в середине XIV века. Начавшись, вероятно, в Эфиопии, откуда она пришла в Египет, чума затем распространилась по Палестине. В столицу империи она пришла весной, через год после начала эпидемии, и свирепствовала в ней в течение четырех месяцев. Начало заболевания, по описанию Прокопия, сопровождалось бесовскими видениями: «Многим являлись демоны в образе различных людей, и те, которым они показывались, думали, что они от встреченного ими человека получали удар в какую-нибудь часть тела, и сразу же, как только они видели этот призрак, их поражала болезнь». Прокопию принадлежит одно поразительное рационально не объяснимое наблюдение: «Не было случая, чтобы врач или другой какой-то человек приобрел эту болезнь от соприкосновения с больным или умершим; многие, занимаясь похоронами или ухаживая даже за посторонними им людьми, против всякого ожидания не заболевали в период ухода за больным, между тем как многих болезнь поражала без всякого повода, и они быстро умирали. Эти присматривающие за больными должны были поднимать и класть их на постели, когда они падали с них и катались по полу...»188.

      Ежедневно в столице умирало по 5 или 10 тысяч человек, Люди не успевали погребать своих близких, потому что сами заражались и умирали.  Император Юстиниан в эти страшное время, выделив солдат из дворцовой стражи в распоряжение своего референдария Феодора и передав ему денежные средства из казны, поручил ему заниматься погребением умерших, об останках которых некому было позаботиться, и тот, «давая деньги, полученные от василевса, и тратя, кроме того, свои личные, хоронил трупы тех, кто остался без попечения»189. И все же улицы и площади Константинополя были завалены не убранными человеческими останками, распространявшими зловоние.

     О подобных ужасах, вызванных смертоносной эпидемией, почти за тысячу лет до Прокопия писал Фукидид. Но для язычников афинян моровая язва стала поводом броситься в пучину греховных утех — пьяного увеселения и безоглядного разврата, ибо «завтра умрем». То был, пожалуй, первый зафиксированный в литературе, всенародный пир во время чумы. Не то в христианском Константинополе: «И те, которые в прежние времена были наиболее буйными членами димов, забыв взаимную ненависть, отдавали вместе последний долг мертвым и сами несли даже и не близких себе умерших и хоронили их. Даже те, кто раньше предавался позорным страстям, отказались от противозаконного образа жизни и со всем тщанием упражнялись в благочестии....потому, что тогда все....познали на время кротость»191. Прокопий, правда, при этом подчеркивает, что вразумились они лишь на время бедствия, а когда оно миновало и люди выздоравливали, то «становились хуже, чем прежде»192, но это уже очевидное преувеличение, порожденное чрезмерной мизантропией историка.

       Болезнь не пощадила и самого императора. И когда Юстиниан заболел, распространился слух, что он умер, «официальная деятельность» «прекратилась», «общественная жизнь остановилась, и ужас достиг высшей степени»193, но, несмотря на свой 60-летний возраст, император победил смертельный недуг и выздоровел, вопреки надеждам своих недругов, возобновив дела государственного правления и приступив к восстановлению обезлюдевшей столицы и других опустошенных чумой городов.

      Святой Юстиниан своей важнейшей задачей считал служение Церкви, заботу о ней. В правление Юстиниана в центре Балкан была образована новая автокефальная архиепископия с кафедрой в городе, выстроенном вблизи родной деревни императора и названном в его честь Юстинианой Первой (Justiniana Prima). 

        В 519г., еще в правление императора Юстина в Константинополь из Малой Скифии прибыли монахи из провинции Малая Скифия, во главе с Иоанном Максенцием. В столицу они пришли, чтобы там разрешить свой спор с епископом Томитанским Патернусом. И как оказалось, у этого спора была богословская подоплека: Патернус отвергал проповедуемую этими монахами формулу: «Один от Святыя Троицы распят», которую он считал теопасхитской. За разгоревшимся спором стоял вопрос о том, как следует понимать ипостасное единство божественной и человеческой природы во Христе: как доходящее до субъектного тождества, либо иным образом, который бы безусловно исключал возможность теопасхитской, и следовательно, криптомонофизитской интерпретации учения о единстве ипостаси во Христе. Сами скифские монахи ушли скоро в тень и уже не участвовали в позднейших контрверсах вокруг возбужденной ими темы, но затеянный ими богословский спор послужил толчком к углубленным размышлениям на христологическую тему Юстиниана, искушенного в богословии как никто из императоров, бывших до него и после него.

     В 527г. он издал эдикт христологического содержания. В нем он воспроизводил формулу скифских монахов «Един от Святыя Троицы распят», но с существенным дополнением, исключавшим возможность ее теопасхитской интерпретации - «по плоти». С тех пор Юстиниан  последовательно отстаивал скорректированную им формулу скифских монахов, всецело поддержанный в этом своей супругой Феодорой, которая, хотя и никогда не уклонялась от диафизитского ороса Халкидонского Собора, но всем сердцем стремилась к воссоединению монофизитов, имела в их среде собеседников и друзей, с огромным уважением относилась к Севиру Антиохийскому и надеялась, что формула «Един от Святыя Троицы пострадал по плоти» способна примирить диафизитов с монофизитами, подтолкнув их к признанию Халкидонского ороса. По очевидным политическим соображениям эти надежды разделял и император. Конфессиональная рознь с монофизитами подрывала прочность имперской власти в Египте, где монофизиты составляли значительное большинство, и в Сирии, где приверженцы Севира числом едва ли уступали православным диафизитам, в то время как все почти упорствовавшие несториане, имевшие в прошлом главную свою опору в Сирии, эмигрировали оттуда во враждебный Риму Иран. Немало монофизитов было и среди жителей столицы.

       В ноябре 533г. Константинополь пережил одно из многих землетрясений, которые выпали на его долю в VI столетии, не самое страшное, и все же погубившее многих жителей столицы и повлекшее за собой значительные разрушения. Перепуганные горожане вышли на улицы с молитвой о спасении и с пением Трисвятого, в которое было включено употреблявшееся у монофизитов прибавление «распныйся за ны».  Хуже того, провокаторы из числа приверженцев монофизитства выкрикивали: «Август, сожги томос Халкидонского Собора!»8.

        Юстиниан находился под сильным впечатлением от происшедшего. Развитие событий тревожило его. Оставаясь убежденным приверженцем Халкидонского ороса, он однако осознал необходимость дополнительных богословских определений, которые бы исключали возможность истолкования его в несторианском ключе. 15 марта 534г. он издал эдикт, в котором воспрозводилась христологическая формула скифских монахов, вокруг которой ломались богословские копья в течение 15 предшествующих лет и которая вначале воспринята была им как теопасхитская, как отход от учения Халкидона, естественно, с тем уточнением, какое он дал в своем эдикте 527г.: «Един от Троицы пострада  плотию». 26 марта император издал еще один эдикт, адресованный Константинопольскому патриарху Епифанию и посланный также папе Иоанну II. В концентрированном виде содержание обоих эдиктов резюмируется в составленном святым Юстинианом песнопении, которое вошло в состав Литургического чинопоследования, представляя по богословской точности, поэтической выразительности и энергии шедевр христианской гимнографии: «Единородный Сыне и Слове Божий...».

     В разгар войны империи с готами, в 535г. король остготов Теодат направил папу Агапита в Константинополь с дипломатическими поручением — вести от имени короля переговоры с Юстинианом о заключении мира и прекращении военных действий в Италии. В Константинополе Агапит отказался от сослужения с патриархом Анфимом, которого он назвал прелюбодеем за то, что тот перешел с одной кафедры, Трапезундской, на другую — Константинопольскую. Юстиниан, не оставивший надежды на воссоединение по крайней мере умеренных монофизитов, сделал папе выговор в связи с его нежеланием действовать с большей деликатностью. Как видно из папского источника «Liber pontificalis”, “конфликт  Юстиниана с папой заострился в таком диалоге: «Я тебя заставлю быть в согласии со мной или пошлю тебя в ссылку», - сказал Юстиниан. «А я, - ответил Агапий, - желал приехать к христианнейшему императору, и вот передо мной — Диоклетиан»13.

          Оценив со свойственным ему здравомыслием сложившуюся ситуацию, император уступил папе.  Папа потребовал низложения Анфима, и Юстиниан более уже не защищал его. Анфим, не дожидаясь соборного суда, отрекся от патриаршества, «оставив мантию в руках  императора Юстиниана»14. Его преемником по предложению императора был избран выходец из Александрии Мина, носивший характерно египетское имя. 13 марта 536г. папа по просьбе Юстиниана возглавил хиротонию Мины, а 22 апреля Агапит скончался в Константинополе после внезапно обрушившейся на него скоротечной болезни. Новый папа, Сильверий, избран был в Риме по воле остготского короля Теодата. В Константинополе смириться с этим не могли, и хотя само его поставление не было опротестовано, однако решено было при первой возможности вмешаться, с тем чтобы возвести на папский престол другое лицо. Такая возможность представилась после того, как древняя столица империи была отвоевана войсками Велисария. Папу обвинили в тайных сношениях с готами, предали церковному суд и  низложили. Кандидат на ставший вакантным папский престол был подобран святой Феодорой. Это был Вигилий, в 537г. избранный послушным императору конклавом на папский престол.

        Феодор Аскида предложил тогда  Юстиниану новый путь к заветной цели — воссоединению монофизитов: отвергнуть богословов, заподозренных в близости их взглядов Несторию, с тем чтобы отнять у монофизитов предлог обвинять халкидонитов в скрытом несторианстве, после чего монофизиты смогут войти в общение с халкидонитами. Речь шла о  Феодоре Мопсуестийском, богословские идеи которого усвоил Несторий, а также об Иве Эдесском и Феодорите Кирском, реабилитированных отцами Халкидонского Собора, но в свое время резко полемизировавших со святым Кириллом Александрийским. И император принял подсказку Феодора. Он вновь углубился в церковно-исторические и богословские размышления, результатом которых явился изданный в 544г. эдикт, получивший в литературе название «О трех главах», основанное отчасти на недоразумении. Дело в том, что этот эдикт включал три  главы (capituli), но поскольку в этом императорском акте речь идет о трех епископах, то случилось так, что главами стали называть не разделы эдикта, но самих этих епископов, и такой перенос значения слова «глава» был впоследствии принят и самим императором, так что «Юстиниан...во время пятого Вселенского Собора, говорил уже об impia tria capitula”20 (о трех нечестивых главах), под которыми он, естественно, подразумевал не свой эдикт, но обвиняемых в уклонении от православного учения Феодора Мопсуестийского, блаженного Феодорита и Иву. 

      В изложении В. В. Болотова содержание эдикта выглядят так: «1. Кто называет нечестивое послание к Марию, которое приписывается Иве, правильным, или кто поддерживает его, а не анафематствует, как дурно отзывающееся о Кирилле, который говорит, что Бог Слово соделался человеком, и порицающее 12 глав Кирилла, нападающее на первый Ефесский собор, а Нестория защищающее и похваляющее Феодора Мопсуэстийского, - тот да будет анафема. 2) Кто утверждает, что мы изрекли это с целию уничтожения или устранения св. отцов, бывших на Халкидонском соборе, тот да будет анафема. 3) Стоит только взглянуть на послание к Марию, чтобы видеть, как все оно безбожно и нечестиво, и почему вся восточная церковь анафематствует Феодора»21. В эдикте осуждались и сочинения блаженного Феодорита Кирского, в которых он полемизировал с 12 анафематизмами святого Кирилла Александрийского.

            Эдикт  был разослан патриархам, включая папу Римского, с тем чтобы его подписали все епископы. Святитель Константинопольский Мина, с которым император, несомненно, советовался перед составлением этого акта о его содержании, созвал собор епископов своего патриархата, на котором эдикт получил одобрение, потом однако патриарх заявил, что свою  подпись он дал под условием согласия с этим актом папы Вигилия. Православный Александрийский патриарх Зоил отказался подписывать эдикт. Вызванный в связи с этой своей обструкцией в столицу, он под нажимом подписал этот акт, но позже дезавуировал свою подпись. Патриарх Антиохийский Ефрем решительно отказался подписывать эдикт, в котором подозревал отход от Халкидона, но понуждаемый из столицы, он согласился поставить свою подпись под условием, что ее даст и епископ Рима Вигилий. Первая реакция Патриарха Иерусалимского Петра была той же, что и у Ефрема, но и он, вызванный в Константинополь, подчинился воле императора и дал свою подпись.

           Но реакция Запада с самого начала была для императора обескураживающей. Папский апокрисиарий Стефан, сменивший отъехавшего в Рим Пелагия, разорвал евхаристическое общение с патриархом Миной и со всеми епископами, которые подписали  эдикт. Сам же Вигилий медлил с ответом на требование императора. Самым красноречивым критиком императорского акта выступил карфагенский архидиакон Фульгенций Ферранд, который отверг самую возможность церковного суда над уже ушедшими в иной мир: «Почему эта война с умершими,...зачем  из-за умерших возбуждать смуту в Церкви? Осужденный Церковию и умерший, не примирившись с нею, не может быть разрешен никаким судом человеческим. Кто был обвинен и, разрешенный, в мире с Церковию преставился ко Господу, того не может осудить суд человеческий....Кого Бог простил, для того ничуть не вредна наша суровость. А для кого Бог уготовал мучение, для того совсем бесполезно наше благоволение»24. Этот вызов императору был брошен даже не епископом, а только диаконом, но за ним стояла солидарная поддержка епископата Африки, Италии и всего Запада.

    Решающее слово в этой ситуации мог сказать папа Вигилий. Чтобы гарантировать его поддержку эдикту, император решил доставить папу в Константинополь. Хорошим предлогом для его эвакуации из Рима послужила осада вечного города полчищами взбунтовавшихся готов под предводительством Тотилы, провозглашенного королем. 22 ноября 544г. личный секретарь императора Анфим нашел папу в римском храме святой Цецилии и объявил ему императорский приказ срочно оставить Рим и выехать на Сицилию. Папе ничего не оставалось кроме как подчиниться, тем более что опасность захвата Рима готами угрожала и его неприкосновенности.

      Папа затем около года провел в сицилийских Сиракузах, не торопясь в Новый Рим, где ему предстояла встреча с императором. Император настаивал на  его скорейшем приезде папы в столицу империи, куда он прибыл в январе 547г., и там ему устроили помпезную встречу. «При подъезде его к Св. Софии люди скандировали: «Ecce advenit dominator dominus”27 (се грядет владыка и господин) — приветствие, с которым обращались к императору. В качестве резиденции папе предоставили дворец Галлы Плацидии.        Несмотря на пышный прием и свои обязательства перед императорской четой, Вигилий вначале повел себя независимо, прервав общение с патриархом Миной и другими епископами, подписавшими императорский эдикт. В ответ патриарх распорядился вычеркнуть Вигилия из поминального диптиха.  Не бездействовал и император, пытаясь переубедить Вигилия. Для него специально была выполнена подборка цитат из сочинений Феодора Мопсуестийского, Феодорита Кирского и Ивы Эдесского, которых он раньше не читал, и эти отрывки содержали мысли, расходящиеся с христологией святителя Кирилла, принятой Эфесским Собором. Юстиниан и Феодора, беседуя с папой, убеждали его в том, что согласие на осуждение этих идей откроет блестящую перспективу воссоединения монофизитов, отделившихся главным образом потому, что они не избавились от подозрения халкидонитов в криптонесторианстве. В конце концов папу удалось убедить в правоте такого подхода, или он сделал вид, что его убедили, и он дал обещание более не противиться осуждению сочинений «трех глав», содержащих богословски сомнительные идеи.

      В день памяти апостолов Петра и Павла, 29 июня 547г., было восстановлено евхаристическое общение между епископами Рима и Нового Рима, после чего император призвал Вигилия немедленно подписать «эдикт», но тот настаивал на необходимости отложить этот шаг на время, которое понадобится для того, чтобы убедить Запад в его обоснованности. В присутствии других лиц он заявил императору: «Я ваш пленник, но еще не сам апостол Петр»28.

     К тому времени в Константинополь съехалось около 70 епископов, находившихся в юрисдикции папы, и он несколько раз совещался с ними. Их участник Факунд Гермианский     отказался дать подпись в знак согласия с эдиктом Юстиниана, в то время как другие епископы, находившиеся в столице, дали письменное согласие на осуждение «трех глав», после чего папа передал их подписи в императорскую канцелярию. Лично от себя он  составил адресованный патриарху Мине так называемый «Judicatum”, что переводится на русский язык примерно как «судебное заключение», и в нем выразил согласие с императорским эдиктом. Этот акт был оглашен в Великую субботу, 12 апреля 548г. Публичное оглашение папского «Judicatum”а и передача подписей епископов во дворец вызвали недовольство и упреки со стороны подписавшихся. Оправдываясь перед епископами, Вигилий, со свойственным ему лукавством, которое усугублялось его трудным и в известном смысле двусмысленным положением, принуждавшим его вести двойную игру и стремиться что называется угодить и нашим и вашим, дал ответ, явным образом наводящий тень на плетень: «Я, право, как и вы, не в пользу этого дела, противного авторитету Халкидонского Собора, - и не желал хранить у себя эти компрометирующие бумаги. Еще пожалуй попадут в архив нашей святой Римской церкви, и кто-нибудь подумает, что мы в самом деле одобряли осуждение трех глав. Я снес их во дворец, и пусть там делают с ними, что знают»30.

       Простодушный цинизм папы не мог способствовать укреплению его авторитета. Епископ Факунд написал тогда и стал распространять свои «12 книг в защиту трех глав», имеются в виду, разумеется, не разделы императорского эдикта, а Феодор, Ива и блаженный Феодорит.  Возражая против их осуждения, несмотря на наличие в их трудах сомнительных высказываний, Факунд настаивал на том, что отдельные ошибочные суждения «нельзя обращать в оценку личности человека. Ведь и у Августина можно найти много неточностей...Пусть же осмелются они...и его обозвать еретиком...Тогда они узнают, каково благочестие, какова стойкость латинской церкви, которую Бог благословил иметь такого учителя. Вмиг все проклянут их и отсекут от Церкви точно гнилые, зараженные члены. Так, если им пришла охота разрывать могилы почивших в мире и грызть кости умерших, пусть на этом муже адамантовой крепости испробуют свои зубы. Тогда они убедятся, что они переломаются у них во рту так чисто, что им уже никого другого не придется кусать под этим видом благочестия»31.

            Реакцией на капитуляцию папы, как это виделось на Западе и как на это дело смотрели все вообще противники императорского эдикта, явились протесты, которые шли из Африки, Италии и Иллирика.  Западная солидарность против императорского эдикта и папского «Judicatum”а не была однако всеобщей. На состоявшемся в октябре 549г. соборе в Орлеане, в котором участвовал 71 епископ из Галлии,  были осуждены ереси Нестория и Евтихия, но ни императорский эдикт, ни папский «Judicatum” им отвергнуты не были.

      Преставление святой Феодоры 29 июня 548г. приободрило противников императорского эдикта, потому что в ней многие видели главную вдохновительницу шагов Юстиниана, направленных на примирение с монофизитами. Но надежды на то, что, овдовев, император изменит свою богословскую позицию не оправдались. Юстиниан, потрясенный понесенной утратой, с еще большей ревностью продолжал добиваться своей цели: осуждением сочинений, содержащих несторианские заблуждения, расчистить путь к воссоединению монофизитов с Кафолической Церковью.

       Поскольку одним из главных аргументов его оппонентов была мысль о недопустимости  суда над умершими в мире с Церковью, он решил проверить, как обстоит дело с посмертной памятью Феодора Мопсуестийского в той общине, которую он возглавлял при жизни. С этой целью по его указанию 17 июня 550г. в Мопсуестии состоялся собор II Киликийской провинции. Собор пришел к заключению, что имя Феодора Мопсуестийского было из диптиха исключено, из чего вытекал вывод об имевшем место в прошлом его осуждении.

                В 551г. Юстиниан составил «Исповедание правой веры». Этот труд содержит в себе тончайший анализ христологической темы, он отличается виртуозной выверенностью догматических формул, высоким искусством безопасного прохождения между рисками уклониться либо в сторону чрезмерно акцентуированного подчеркивания неслитности во Христе божественной и человеческой природы, которое бы затеняло Его ипостасное единство, либо ради полновесного выражения идеи о тождестве ипостаси Логоса до и после воплощения обеднить представление о полноте Его человечества, о его действительном единосущии человеческому роду. Святому Юстиниану в этом творении удалось показать то, что ставилось под вопрос и современниками христологических споров и историками богословской мысли эпохи Вселенских Соборов, - сущностное единомыслие святителей Кирилла и Льва, христологии Эфесского и Халкидонского Собора, в чем он всем сердцем, но, как оказалось, тщетно хотел убедить монофизитов, провозглашавших свою верность Эфессу и Кириллу и напрасно обвинявших халкидонитов в отступничестве от Кирилла.

      Изложив тринитарный догмат и христологическое учение Халкидонского Собора, в мнимом отступничестве от которого императора подозревали зря встревожившиеся епископы и богословы Запада, он приступает затем к такой его интерпретации, которая бы исключала возможность криптонесторианского истолкования Халкидонского ороса, повод к чему в глазах монофизитов, отождествлявших диафизитство с несторианством, дало принятие этим Собором в общение  богословов, полемизировавших со святым Кириллом — Феодорита Кирского и Ивы Эдесского: «Единство...по ипостаси, - писал святой Юстиниан, - показывает, что Бог Слово, т.е. одна ипостась из трех ипостасей божества, соединилось не с человеком, прежде ипостасно существовавшим, но во чреве святой Девы образовало для Себя из Нее в своей собственной ипостаси тело, одушевленное разумною и мыслящею душою, что и составляет человеческую природу...С существом человеческим, а не с ипостасью или личностью соединился Бог Слово...Он принял в ипостасное единение с собою человеческую природу. ...И после воплощения Он есть один из святой Троицы, единородный Сын Божий, Господь наш Иисус Христос, сложенный из двух естеств»35. Чрез воплощение не «Слово соединилось с человеком, прежде ипостасно существовавшим, как нечестиво богохульствовали Феодор и Несторий»36, но в ипостасное единство Словом воспринята человеческая природа рожденного в Вифлееме от Девы Марии Богородицы. Святой Юстиниан пафосно и в то же время искренне и взволнованно провозглашает в «Исповедании» свою верность учению и наследию отцов: «Это благое предание, полученное нами от святых отцов, мы храним, в нем живем и благоденствуем, и это исповедание....да будет спутником нашим при отшествии из сей жизни»37.

       В «Исповедании веры» запечатлены результаты многолетних неотступных размышлений Юстиниана на богословские, и в особенности христологические темы, которые занимали его больше любых других предметов, плоды его упорных штудий, чтения Священных книг и святоотеческих творений, в них отразился и его личный молитвенный опыт. Но при этом он, вероятно, пользовался консультациями других богословов, и не только патриарха Мины.

      Являясь по своему содержанию богословским трактатом, «Исповедание веры» оформлено было как императорский эдикт. Дворцовая канцелярия рассылала «Исповедание» Юстиниана по церквям в качестве императорского эдикта, с тем чтобы он вывешивался на церковные стены. Иными словами, это был императорский декрет, публично заявленное несогласие с которым приобретало уже характер государственного преступления, в то время как число несогласных не убавлялось, но скорее множилось, прежде всего на Западе, но также и в других регионах: в Сирии и среди диафизитов Египта. Протестовал и Римский папа Вигилий. Император позволил ему вновь созвать совещание находившихся в Новом Риме западных епископов.  На нем вместо того, чтобы, как надеялся император, способствовать успокоению страстей, папа, следуя господствующему настроению участников совещания, «осудил эдикт …, пригрозив отлучением всякому, кто его примет; через Феодора Аскиду, епископа Кесарийского, папа потребовал от императора уничтожить все экземпляры эдикта»47.

       Угроза Вигилия начала приводиться в исполнение сразу после совещания. Когда Феодор Аскида перед совершением Литургии в одной из столичных церквей, на стене которой было вывешено императорское «Исповедание», вычеркнул из диптиха имя низложенного и отправленного в ссылку патриарха Александрийского Зоила, и вписал туда имя поставленного вместо него патриарха Аполлинария, Вигилий объявил о разрыве общения с Феодором и Аполлинарием. 14 августа 551г. он покинул свою резиденцию, дворец Галлы Плацидии, и укрылся в церкви святых апостолов Петра и Павла при дворце Гормизды, в этот дворец к папе прибыли находившиеся в столице 12 других епископов из Италии и Африки, и там они составили акт об отлучении от церковного общения патриарха Мины и о низложении Феодора Кесарийского. Обнародование этого акта решено было однако отложить.

       Император не мог долее терпеть столь очевидной обструкции, его дальнейшее бездействие могло уже восприниматься как проявление бессилия, что грозило подрывом его авторитета и могло спровоцировать мятеж. Он приказал претору с отрядом солдат принудительно возвратить папу в отведенную ему резиденцию. Исполняя приказ, команда  вошла в дворцовый храм первоверховных апостолов. А. В. Карташев рассказывает об этой акции, опираясь на описание происходившего, содержащееся в папской энциклике, - составленной 9 февраля 552г., вероятно, сгущая краски, чтобы подчеркнуть его драматизм: «Стрелы луков угрожающе приложены к тетивам. Епископы с клириками робко прижались к мраморному престолу. Клириков одного за другим хватали и отводили тут же в сторону. «Возложили руки» и на рослую, крупную фигуру папы, взялись за ноги и даже за бороду, но не могли сразу оторвать его от колонок — ножек престола, за которые он цепко ухватился. Колонки пошатнулись, и тяжелая мраморная доска престола раздробила бы папе голову, если бы....клирики не бросились дружной толпой и спасли папу от катастрофы. Видевшая все это толпа возмутилась и...фактически освободила арестованных»49. Попытка применить насилие закончилась провалом.   

      Император не стал уже повторять столь рискованные и скандальные опыты. Справедливо не считая папу человеком стальной воли и непреоборимого упорства, зная о его гибкости, если не сказать больше, о его способности к уступкам и компромиссам, он предпочел вести с ним переговоры ради достижения церковного мира. Он послал к нему Велисария в сопровождении трех других сановников, которые клятвой на святых мощах гарантировали папе неприкосновенность и убедили его возвратиться в отведенный ему дворец Плацидии.

       23 декабря 551г., в канун Рождества Христова, папа снова бежал из дворца. Местом укрытия он избрал церковь святой Евфимии, в которой заседал IV Вселенский Собор. Это была еще и демонстрация приверженности Халкидонскому Собору, нацеленная на то, чтобы представить императора гонителем православных халкидонитов. Император через посредников возобновил переговоры с папой, а тот проявлял неуступчивость и строптивость. 5 февраля 552г. он обнародовал энциклику, в которой поведал миру об учиненном над ним насилии, выставив в ней себя исповедником Халкидонского догмата.  Реакцией на этот выпад папы со стороны императора стал арест и заключение епископов, находившихся около Вигилия в церкви святой Евфимии.

       Выход из сложившейся ситуации виделся императору в созыве Вселенского Собора, и по его указанию 6 января 553г. патриархи Константинопольский Евтихий, Александрийский Аполлинарий, Антиохийский Домн, а также архиепископ Фессалоникийский Илия, вместе с другими епископами, обратились к папе с посланием, в котором предложили подвергнуть вопрос о трех главах соборному суждению, с тем чтобы председательствовал на Вселенском Соборе он, епископ первенствующего престола. Папа принял это предложение. Начались переговоры о составе Собора, и сразу обнаружились разногласия. Вигилий считал, что в Соборе должны поровну участвовать епископы латинского Запада и греческого Востока. Юстиниан исходил из канонически более правомерной схемы: пропорционального представительства всех пяти патриархатов, с чем папа был категорически не согласен. Взамен он предлагал провести сепаратный собор западных епископов в Италии или на Сицилии, на котором была бы выражена солидарная позиция кафолического Запада по вопросу о трех главах. Император отклонил эту идею, после чего Вигилий устранился от дальнейшего участия в подготовке Вселенского Собора.

          Вселенский Собор открылся 5 мая 553г. в зале, соединявшем храм Святой Софии с патриаршим дворцом. В нем участвовали 153 епископа. Папа Вигилий, находившийся во время соборных деяний в Константинополе, несмотря на  приглашения, которые ему неоднократно направлялись от лица Собора, уклонился от участия в нем, а следовательно, и от председательства. Святой Юстиниан, инициатор созыва Собора, предвосхитивший  своим «Исповеданием» основные богословские идеи, которые сформулировал Собор, прямого участия в нем, не в пример своим предшественникам, не принимал, передавая свою волю  через посланцев, которые, выполнив порученное им, тотчас покидали соборную палату. Со стороны императора это было проявлением деликатности и должно было способствовать не стесненному обсуждению богословских тем преемниками апостолов.

       Посланник императора  силенциарий Феодор вручил  президиуму Собора императорскую грамоту, или «Определение» (Forma), которая и была оглашена соборным нотарием.  В этом акте император особое внимание уделил на тот момент последнему из признанных Вселенскими Соборов — созванному в Халкидоне.  Затем речь идет о разделениях и спорах, продолжавшихся после него, о превратных толкованиях решений, принятых в Халкидоне, и наконец, о инициированном императором вопросе «о трех главах», вызвавшем споры, которые и надлежало разрешить отцам, собравшимся на Собор. В грамоте Юстиниана говорится и о противоречивой позиции папы Вигилия в отношении «трех глав».

       В императорской сакре приведен перечень отцов, имеющих непререкаемый авторитет в изложении православной веры: «Следуем же во всем святым отцам и учителям святой Божией Церкви, то есть Афанасию, Иларию, Василию, Григорию Богослову и Григорию Нисскому, Амвросию, Феофилу, Иоанну Константинопольскому, Кириллу, Августину, Проклу, Льву и приемлем все, что написано и изъяснено ими о правой вере и в осуждение еретиков»52. В этом списке присутствуют как грекоязычные, так и латиноязычные отцы, в него включены имена святого Иоанна Златоуста и его противника, виновника его неправедного осуждения и его ссылки Феофила Александрийского. Грамота заканчивается обращенным к собравшимся епископам настоятельным призывом без отлагательства приступить к рассмотрению затянувшегося вопроса о «трех главах».

             Завершающее, восьмое деяние Собора, состоялось 2 июня. На нем соборный нотарий диакон Каллоним огласил орос, который представляет собой приговор по делу «трех глав». Заключительная часть этого приговора гласит: «Принимаем четыре святые Собора, то есть Никейский, Константинопольский, Ефесский первый и Халкидонский, и что они определили об одной и той же вере, то мы проповедовали и проповедуем. А тех, которые не принимают сего, считаем чуждыми кафолической Церкви. Осуждаем и анафематствуем, вместе со всеми другими еретиками,...Феодора, который был епископом Мопсуеста, и его нечестивые сочинения, и то, что нечестиво написал Феодорит против правой веры и против двенадцати глав святого Кирилла и против первого Ефесского собора, и что написано им в защиту Феодора и Нестория. Кроме того, анафематствуем и нечестивое послание, которое, говорят, написал Ива к Маре персу, что Бог Слово, воплотившись от святой Богородицы и Приснодевы Марии, сделался  человеком, и порицающее святой памяти Кирилла... и обвиняющее первый Ефесский Собор в том, будто им низложен Несторий без суда и следствия»63. Таким образом, Собор анафематствовал Феодора Мопсуестийского, а также сочинения Феодорита Кирского и Ивы Эдесского, направленные против святого Кирилла и решений III Вселенского Собора, не распространяя это осуждение на личности Ивы и Феодорита, который в Церкви почитается в лике блаженных отцов.

       К соборному приговору прилагались 14 анафематизмов, текстуально близких анафемам, включенным императором Юстинианом в его «Исповедание правой веры». При этом в 11-й анафематизм, начало которого совпадает с 10 анафематизмом из «Исповедания правой веры», в число осужденных лиц включается Ориген, Юстинианом не упоминаемый: «Если кто не анафематствует Ария, Евномия, Македония, Аполлинария, Нестория, Евтихия и Оригена, с нечестивыми их сочинениями, и всех прочих еретиков....тот да будет анафема»64.

           Догматические постановления V Вселенского Собора, в основном выраженные в его анафематизмах, внесли необходимые уточнения в христологическое учение Церкви, устранили опасения тех последователей святого Кирилла, кто, отвергая как евтихианство, так и умеренное монофизитство Севира, опасался, что реабилитацией Феодорита Кирского и Ивы Эдесского Халкидонский Собор отступил от постановлений предыдущего Эфесского Собора, продиктованных Александрийским святителем, в сторону криптонесторианства. Анафематствование учителя Нестория Феодора Мопсуестийского и антикирилловских сочинений Феодорита и Ивы призвано было вырвать самую почву подобных подозрений, но, вопреки надеждам императора Юстиниана, преодолеть предубеждения монофизитов Собору не удалось; удовлетворить их мог, очевидно, лишь недвусмысленный отказ от Халкидона.

                 В сентябре 560г. Юстиниан заболел, и во дворце, по словам Феофана Исповедника, воцарилось «смущение, так как никто из синклита не видал царя по причине его головной боли»7. Его противники, воспользовавшись этим, распустили слух, что он умер. Эта весть возбудила анархический элемент столицы, создав иллюзию безнаказанности грабежей, «и чернь тотчас  же разграбила хлебы из хлебных лавок и пекарен. И в 3 часу дня (около 9 часов утра по современному счету времени — В. Ц.) уже нельзя было найти хлеба во всем городе»8. Дело было не в том, конечно, что все хлебные лавки и  склады были опустошены грабителями, но хозяева лавок, не желая стать жертвой грабежей, прекратили торговлю и, как и хозяева мастерских, затворили свои лавки. Император выздоровел, в честь его исцеления, по приказуе епарха столицы, были устроены праздничные иллюминации, и народ успокоился, беспорядки прекратились.       

        Телесные немощи одолевали престарелого императора, но он продолжал исполнять свой долг и держать бразды государственного правления в собственных руках, никому их не передавая даже и после того, как переступил порог своего 80-летия. Но душа его, и ранее находившая утешение в помышлениях о горнем и вечном, о «едином на потребу», теперь, в преклонные годы, с особой отрадой и постоянством предавалась богомыслию. Ш. Диль писал об этой его погруженности в богословские размышления с высокомерным предубеждением  закоренелого позитивиста: «Им овладела мания богословствования. Уже давно забота о религиозных делах была так дорога его сердцу, что ради них он забывал самые существенные интересы государства; теперь же эта забота охватила его целиком. Примечательно, что последний указ, изданный Юстинианом 26 марта 565 года, относится к церковным делам, и переполнение его цитатами из Святого Писания и отцов Церкви отлично характеризует настроение государя... Естественно, что зараза такого печального примера властвования охватила все ступени управления»29.

     В ночь с 13 на 14 ноября 565г. от Р. Х. в возрасте 83 лет  мирно  отошел ко Господу Император Цезарь Август Флавий Петр Савватий Юстиниан Римский, Алеманнский, Готский, Франкский, Германский, Антский, Вандальский, Африканский, счастливый, победитель.  Как и его предшественники, он был погребен в храме 12 Апостолов.

      Масштабностью своих деяний, глубиной влияния на ход мировой истории из императоров Рима, правивших после святого Константина, ему не было равных.               Православная Церковь прославила Юстиниана и его супругу августу Феодору в лике святых, установив днем их общей памяти 14 ноября по юлианскому календарю. В святцах Католической церкви нет имен ни Юстиниана, ни Феодоры, равно как нет в них и имени равноапостольного Константина, но на Западе всегда существовало и принципиально иное отношение к Юстиниану. Данте, не устрашившийся в своей «Божественной комедии» поселить современных ему пап Николая III, Бонифация III и Климента V в глубинах ада, душу императора Юстиниана встречает в раю в сиянии неземного света. Поэт обращается к нему с вопросом: «Но кто ты, дух достойный, и пред нами зачем предстал в той сфере, чье чело от смертных скрыто чуждыми лучами?” Так я сказал сиявшему светло, тому, кто речь держал мне; и сиянье его еще лучистей облекло......Был кесарь я, теперь — Юстиниан; я, Первою Любовью вдохновленный, в законах всякий устранил изъян...Я стал ступать, как Церковь; потому и Бог меня отметил, мне внушая высокий труд; я предался ему, оружье Велисарию вверяя, которого Господь в боях вознес, от ратных дел меня освобождая....Osanna, sanctus Deus Sabaoth, superillustras claritate tua....Так видел я поющей сущность ту и как она под свой напев поплыла, двойного света движа красоту». Данте никогда не видел Святой Софии, но созданный им образ души Юстиниана, движущейся в сиянии присносущного света, словно вдохновлен был видением этого светоносного храма, восторженные рассказы о котором поэт мог слышать из разных уст.