Памяти протоиерея Василия Строганова

О папе

Мария Строганова, дочь, корреспондент портала «Православие и мир»:

Что написать о папе – много, ничего? Девочки – они мамины, они прирастают к мамину сердцу, лежат вместе в кровати, прижавшись, приходят ночью, когда страшно, когда пианино в комнате вдруг превращается в черное чудище и начинает двигаться. А папа? К папе за советом, за серьезным делом, когда уже институт, когда первая работа, храм, пастырь, «а как ты думаешь, а кого бы спросить на эту тему?»

Но про взрослую жизнь о папе мне писать не хочется, мне хочется вспомнить именно детство, время, когда все были счастливы.

Вот, например, я лежу в детской кроватке с перилами, мне лет пять, наверно. Вечер совсем, уже пора спать, но мы с сестрой знаем, что сегодня приезжает из командировки во Францию папа, и таращим глаза, совсем готовые закрыться.

И вот шум в коридоре, разговор с мамой, и тихие шаги в комнате, папа склоняется над кроватью с перилами и просовывает сверху зайчика, маленького, едва пушистого, с удивительным розовым носом и усами из лески во все стороны. Потрясающий иностранный заяц. Таких просто не бывает, тем более в советском детстве. И вот уже не жалко и спать. А утром еще огромные мешки конфет, и бочонки, и леденцы – невиданное что-то.

Или вот я сижу у папы на коленях, маленькая, и спрашиваю, почему у всех детей есть дедушки, а у меня нет. Я поздний ребенок, и оба дедушки – ветераны, выжившие в той страшной войне, вызывающие огонь на себя, и вернувшиеся с медалями, – умерли задолго до моего рождения, не стерпев мирной пенсии, когда можно было просто отдыхать, сидя на диване перед черно-белым телевизором. Отдыхать они не умели, единственное, пожалуй. И папа, принимая мою жалобу, говорит: «Подожди, вот скоро поседеет моя борода и волосы, и я стану твоим дедушкой».

А вот папа уже дьякон, начало 80-х, голос у него совсем не сильный, не дьяконский, он и сам над этим смеется. Потом будет рассказывать: «После рукоположения выхожу на солею Успенского собора Троице-Сергеевой Лавры давать свой первый возглас. Поет хор отца Матфея Мармыля, огромный собор, много молящихся, духовенство, владыка. И вот пауза, мой возглас, и я понимаю, что абсолютно все равно – произнесу я что-то сейчас, пропищу или нет – все равно никто не услышит! Я стою и молчу, с клироса начинают яростно подавать знаки, ну а я, как песчинка, можно и не говорить ничего. Все же уступаю, поднимаю руку с орарем, что-то говорю, на клиросе, наверно, слышно – больше нигде».

И вот мы идем в лес около дома – папа, мама и я. Сейчас мне кажется, что это осень, мы с мамой садимся на скамейку или поваленное дерево, это сейчас наш лес – почти парк, а тогда это был настоящий лес, густой, с грибами, дома еще не обступили его забором, и самолеты, прилетающие во Внуково, еще не исчезали за крышами 22-этажек, а заходили на посадку видимо, за лес. Папа встает и начинает репетировать возгласы. В лесу эхом отзывается его совсем небольшой голос: «Паки и паки миром Господу помолимся». Мы с мамой, лес, белки, грибы – были прихожанами.

Голос так и был всегда небольшим, скоро, в 1983 году папа станет священником, там голос уже не так важен, разве что на проповедях. С тех пор и до последнего воскресения людям приходилось подходить вплотную к солее, чтобы услышать проповедь. А он всегда беспокоился и после службы спрашивал: «Как я говорил сегодня, было слышно?»

«Вы не «не слышали», вы не слушали!» – так, кажется, папа говорил студентам в Академии на их жалобы, им бедным тоже приходилось подвигаться вплотную к лектору. А еще тихий голос прекрасно убаюкивал, замученные послушаниями и учебой семинаристы не выдерживали, папа сам рассказывал: «Читаю лекцию, поднимаю голову, а все студенты спят. Ну что делать, продолжаю потихоньку».

Помню папины сказки на ночь. Укладывать нас спать сказками была прерогатива именно папы, уж не знаю почему. У него была только одна сказка, которая не надоедала нам никогда, – сказка про Ванечку. Сюжет был прост и сводился практически к одной части: папа перечислял, с какими начинками бабушка приготовила Ванечке пирожки. «Вот Ванечка проснулся утром, встал с постели, а бабушка уже напекла ему пирогов. И каких там только не было – с черникой, с малиной, с капустой…» И так до бесконечности – впрочем, долго рассказывать не требовалось, монотонное перечисление усыпляло мгновенно. Папа очень любил пироги и часто просил маму их готовить, а когда она уже не могла – нас, и самые любимые – с капустой.

Что я еще помню из детства? Помню мои настойчивые просьбы купить собаку и уклончивые ответы папы, что, мол, вот закончишь на все пятерки и тогда. Но математика был мой враг, да я и не особо старалась, просто собака была у подруги, и мне тоже хотелось. А потом папа поехал в Италию, и я написала ему записку в чемодан – мы так делали, заказывали подарки: «Папочка! Если ты не хочешь купить мне настоящую собаку, то привези хотя бы заводную, чтобы она была как живая».

Я ужасно любила заводные игрушки, они казались чудом – они умели двигаться, оживать. И папа привез мне собаку. Он обошел все магазины Милана, но нашел Буфа-Бау, собаку, которая была как настоящая. Она умела вставать на задние лапы, лаять и ходить. Совершенно чудесная. Я звонила подружке и давала собаке лаять в трубку, она почти верила, что у меня тоже настоящая собака, а я смеялась: «заводная, папа привез». Когда я выносила её гулять на улицу, местные псы замирали и подбегали знакомиться. Она была как живая.

Помню папин серый плащ и портфель, электрички летом на дачу, где мы жили с мамой, а папа приезжал после службы в воскресенье и покупал у местных бабушек землянику и парное молоко. Еще лето – это рыбалка, папа рыбалку очень любил, вообще любил рыбу – символично наверно? Ловить, готовить, разводить – в детстве у него был аквариум, и он снабжал ближайший зоомагазин мальками. Готовил рыбу папа только сам, причем всегда, мы и не пытались даже: раз на обед рыба, значит, готовит папа.

Так как мы не были обременены собственным деревенским домом, летом начинались путешествия по водоемам – Руза, Селигер, Волоколамск, Прибалтика, Эстония. Часто эти поездки были спонтанными, происходило все просто: родители собирали чемоданы, брали троих детей и ехали на вокзал. Там папа буквально за полчаса до отхода поезда, например, в Ригу, подходил к машинисту, к проводнику, со всеми знакомился, договаривался, и вот мы уже едем в купейном вагоне. Папе не могли отказать, он удивительно умел разговаривать с людьми.

Новый год и Рождество! Самые счастливые воспоминания детства, подарки под елкой с подписью «от Деда Мороза» и елки в Журнале Московской Патриархии у владыки Питирима, где папа работал. Владыка был и сам – вылитый дед Мороз. Это известная история, как однажды, находясь в предрождественские дни с визитом где-то заграницей, Финляндия, может быть, владыка Питирим – высокий, красивый, прекрасное лицо и борода до пояса – шел с посохом по улице, и его просто облепили местные лети, они были уверены, что это Санта Клаус – иначе быть не могло. Владыка срочно послал кого-то в ближайший магазин за конфетами, да дети бы и не отпустили без подарков.

В ЖМП владыка также устраивал елки, это не был спектакль, скорее творческий вечер – семьи сотрудников готовили номера, кто что умел, мы с сестрой и братом, например, пели. Хитом был дуэт Ольги и Татьяны из оперы «Евгений Онегин» – «Слыхали ль вы». Владыка шутил: «слыхали львы? Слыхали!» Наша по тем меркам многодетная семья из трех детей дружески соперничала с многодетной семьей отца Николая Парусникова. Однажды я даже что-то исполняла соло, меня поставили на стул и попросили проверить микрофон. «Скажи что-нибудь» – сказали мне, но я молчала, я не умела говорить «что-нибудь».

А еще на этих елках разыгрывалась лотерея подарков, и папе однажды достался маленький самоварчик, совершенно настоящий, потрясающе изящный, главный герой чаепитий всех моих игрушек, он до сих пор стоит за стеклом в комнате. И там же лежат крашеные яйца, расписанные вручную, иногда просто шедевры – это уже пасхальный обычай владыки Питирима обмениваться пасхальными яйцами.

А еще я помню первый папин автомобиль – жигули цвета кофе с молоком. Помню, как папа был рад этой машине, он вообще любил машины, скорость и смеялся, что водит, как настоящий Шумахер. И первым делом на новенькой машине он поехал катать свою маму, она жила не с нами, на другом конце города с папиным братом. И папа долго катал её по скоростным шоссе и был счастлив и горд, а бабушка замирала от страха.

Наверно можно еще много вспомнить, все сливается в единую вспышку, в отблеск стекла на новогодней елке, солнца на песке у Балтийского моря, старенького «Зенита», фотографирующего нас с мамой в лесу на слайдовую пленку, – все дрожит и размывается, будет еще? Мы с папой очень похожи, настолько, что если взять папины студенческие фотографии, кажется, что на них я. Поэтому сегодня, в девятый день, мне кажется так важно вспомнить детские годы – время, когда папа был так похож на меня сегодняшнюю.

Об уроках любви и доброты

Иерей Василий Бакулин, клирик храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках:

Известие о кончине протоиерея Василия потрясло многих, ибо это невосполнимая потеря для каждого, кто имел радость общаться с этим уникальным пастырем. Для меня это тоже горе, так как невозможно не вспоминать о нем без чувства особой благодарности. В моей памяти он останется в первую очередь преподавателем Духовной Академии.

С самого детства каждому человеку приходится сталкиваться с множеством людей, которые стремятся передать свои знания. Но, становясь с каждым годом взрослее, понимаешь, что далеко не вся информация, которой ты владеешь, используется тобой и помогает делать правильный выбор в земной жизни. Конечно, такого невозможно сказать о тех знаниях, которые мы получали тогда в стенах Московских Духовных школ. Каждая лекция воспринималась как особое откровение, как нечто уникальное и неповторимое, чего не будет больше в нашей жизни никогда.

Каждый преподаватель, который переступал порог нашей аудитории, имел свою неповторимую манеру общения и преподавания. Среди прочих всегда выделялся отец Василий. Я не могу вспомнить, чтобы он когда-то не улыбался, чтобы его лицо несло маску суровости и чрезмерной строгости. При этом, конечно, я не хочу сказать, что он несерьезно относился к своим лекциям. Тот материал, который он давал, всегда был выверен, четко структурирован и отображал высокий уровень познаний в области библеистики. Вместе с тем, его занятия всегда были пропитаны особой любовью и добротой.

Впоследствии, когда мне пришлось преподавать Священное Писание Нового Завета в Воронежской семинарии, я с большой благодарностью вспоминал эти уникальные лекции отца Василия. Благодаря полученным знаниям, не вызывало особых затруднений преподавать эту дисциплину на должном уровне, но предать ей особый колорит, который был свойствен лекциям отца Василия, мне так и не удалось.

Только теперь я понимаю, что уникальность его речи заключалась не в особой ораторской технике, а в глубине личного духовного познания Слова Божия. Благодаря своему духовному опыту, отец Василий прочувствовал саму суть евангельской истины, ту любовь, которую являет нам Господь через Священное Писание. Поэтому и сами лекции отца Василия всегда были пропитаны особой добротой, как будто он хотел, чтобы через них мы почувствовали любовь Самого Христа.

Я счастлив, что Господь дал мне возможность и после окончания Духовной Академии общаться с отцом Василием. Когда мне доводилось бывать в Малом Вознесении, то он радушно, как-то по-отечески меня всегда встречал и окружал особым вниманием, как будто для него это было каким-то событием. От этого мне даже становилось неловко, а иногда я испытывал даже чувство стыда за то, что не могу должным образом отблагодарить его за такую доброту и внимание, которых я, несомненно, не заслуживал.

Конечно, нельзя не отметить, что наблюдая за его поведением в алтаре и в храме, я многое для себя почерпнул. Я учился у него благоговейному и трепетному служению литургии, учился внимательному отношению к пастве, учился терпеливому и безропотному перенесению любых жизненных невзгод. Я думаю, что именно горячая вера в Бога, как в абсолютную Любовь, давала отцу Василию силы переносить все самые сложные периоды жизни с радостью. Казалось бы, в моменты личных потрясений, когда несчастье настигло его семью, он с головой должен был погрузиться в горе. Но жизнерадостность и любовь к Богу не покидали его даже в самые тяжелые минуты испытаний. В этом, на мой взгляд, заключается уникальность духовного опыта отца Василия.

Твердость отца Василия

Наталья Старостина, старший преподаватель кафедры классической филологии МГУ:

Собирали воспоминания для книги об отце Геннадии (протоиерей Геннадий Огрызков, до 1997 года настоятеля храма Вознесения Господня (Малое) – Прим.ред.). Написала и я. И тут же стали одолевать сомнения, не дерзко ли с моей стороны, уместно ли, не мелко ли, не много ли себя и т.д. И спросила отца Василия, отдавать ли. Он ответил сразу: «Если есть хоть малейшее сомнение, – не надо».

С этой твердостью отца Василия мы сталкивались во множестве случаев. Так, снисходя ко множеству упущений по нашей старости и расслабленности, решительно сказал: «А вот кафизмы по соглашению ни в коем случае пропускать нельзя». Или после приступа радикулита я спрашиваю его: «А как же с метаниями на Первой седмице?», – он тут же: «Никаких метаний!» Но по поводу домашних чтений Евангелия советовал: «А вы читайте на коленях, так и удобней будет».

Он очень тонко проводил черту различения между необходимым и привходящим, не позволяя смешивать понятия, подставляя, принимать одно за другое. Недаром так привлекала его в Евангелии от Луки идея «разделения», «diamerismos».

В семействе у нас как-то возникла довольно анекдотическая ситуация: в нашей квартире зажился совершенно незнакомый человек, подошедший с разговором на конференции в «Доме Лосева» и напросившийся переночевать. Смеясь, поделилась за трапезой с матушкой Анастасией. На другой же день отец Василий позвонил моей дочери: «Кажется, вашу маму посетил дух странноприимства. Скажите, пожалуйста, родителям, чтобы они непременно избавились от этого человека» (текст помню наизусть). Он сразу же пресек недаровитую нерешительность, рядящуюся в одежды «мечтательного» странноприимства.

У него был какой-то дар «различения духов» на исповеди, это ощущалось даже в разном тоне его вздохов (так и слышится его голос: «Помогай Бог»). И внимательность его на исповеди была какая-то сугубая, – я как-то в качестве греха назвала долго не отдаваемые долги, самые грубые, денежные, прочитав где-то, что в этом надо каяться. На другой же день батюшка приносит нам денег, и никаких отказов так и не принимает.

У нас с ним и матушкой Анастасией была еще одна связь – университетское одновременное прошлое. Мы не были тогда знакомы – разные факультеты, хотя и в одном дворе Старого здания на Моховой. Да и интересы у нас тогда литературоведческие, у них с матушкой – лингвистические, да еще самые завзятые – структурно-прикладные. Зато люди близкие нам, были близки и им, все это уже потом вышло на свет.

И отец Василий этого своего лингвистического интереса и в новой своей жизни не оставлял, всегда живо интересовался, что там у них происходит. Иногда они дарили ему через нас свои книги сами (В.Живов, А.Поливанова), мы также дарили ему книги именно этого круга авторов: В.Успенского, Б.Успенского, А.Зализняка. Книги религиозные дарить мы не дерзали – ведь это он нас просвещал…

Но человек он уже был «иной», и это со всей определенностью обозначалось. Вот отец Василий на заседании Ученого совета в Институте мировой литературы (ИМЛИ) – средоточии литературоведческого мира. Литературоведы – люди, в основном, громко и уверенно говорящие свои мнения, да еще в своем кругу, безапелляционно «заявляющие», – но каким «иным», сдержанно достойным пастырем смотрелся отец Василий, хотя он благосклонно улыбался, да и сюртук был на нем, а не ряса.

Но как-то будто рано переводить все в область воспоминаний. Слишком отчетливо видишь, как стоит он на амвоне, слышишь, как тихо подходит к аналою для исповеди, и почему-то сразу утихает волнение и наступает спокойствие. Или слышишь его толкование Евангелия – и надо постараться услышать его негромкий голос, – и в этом старании свой смысл, своя задача – не самое ли любимое дело в церкви было для отца Василия это толкование слова Божия?

Все мы видели слезы отца Василия на отпевании отца Геннадия, помним, как отец Василий побуждал нас утешаться нашим упованием. Так и теперь, когда завершились еще одна эпоха жизни нашего Храма, должно нам этим утешаться.

Укрощение необычного прихожанина

Александра Попова, преподаватель МПГУ:

Был субботний вечер. Всенощное бдение окончилось, многие исповедались, и храм почти опустел. Лишь два человека в приделе Иоанна Предтечи стояли на исповедь к отцу Василию. В храм вошел пьяный. Он подошел к иконе святителя Николая и заголосил: «Никола, прости меня-я-я! Пью, пью!..»

Эти истошные вопли привлекли внимание сторожа, и он попытался вывести нетрезвого посетителя из храма. Но тот активно сопротивлялся. Потом ринулся в сторону алтаря. Что могло прийти в голову пьяного человека в следующее мгновение, трудно было предсказать.

Нетрезвый посетитель был уже рядом с солеей, когда на его пути возник отец Василий. Он преградил собой вход в алтарь. Были в крепкой и невысокой фигуре отца Василия спокойствие, уверенность, но в то же время решимость и даже несокрушимость. Он тихо, но очень четко и внятно произнес: «В таком состоянии в храме находиться нельзя!» Всего одна фраза, сказанная твердо и уверенно. И пьяный мгновенно обмяк и залепетал: «Да я, батюшка, только постою». «Ну, постой», – согласился отец Василий и отошел. И, действительно, пьяный больше не буянил, он стоял тихо.

Меня, недавно крестившуюся в стенах нашего храма, этот эпизод поразил. Поразила сила слова. Слова, способного остановить разбуянившегося человека. Слова, способного дойти до глубин человеческой души, даже до замутненного человеческого сознания. Чем-то батюшка напомнил мне в тот момент боксера, который одним точным движением поверг более рослого и активного противника. Только вместо физической силы тут была явлена сила слова!

Только ради отца Василия

Михаил Моисеев, выпускник МДА 2004 года, постоянный автор «Правмира»:

У меня был один памятный эпизод, связанный с отцом Василием – правда, он очень простенький: я приехал сдавать ему зачет по ведомости прямо в храм, и единственный вопрос, который мне задал батюшка, – читал ли я «Иудейские войны» Иосифа Флавия. А я читал! Специально для отца Василия – поскольку все в академии знали, что отец Василий необычайно чтит этого древнего историка. Вот такая простая история.

Получил я свою «пятерку» тогда и с тех пор всегда вспоминал отца Василия добрым словом. Потому что всегда любил добрых батюшек. Которые покрывают всё любовью, а не строгостью.

Каждый ощущал заботу и внимание

Елена Огрызкова, матушка протоиерея Геннадия Огрызкова, до 1997 года настоятеля храма Вознесения Господня (Малое):

Пятнадцатого октября, после праздника Покрова Божией Матери, храм «Малое Вознесение» провожал настоятеля протоиерея Василия Строганова. Шестнадцать лет среди внешних бурь, нестроений, взрывов и провалов окружающего мира тихо и радостно жил приход, управляемый незаметной, но уверенной рукой настоятеля-кормчего.

Да, для многих храм был кораблём, плавно идущим к спасительным берегам Царствия Божьего. Бережно и кропотливо благоукрашался храм, мудрое Евангельское слово проповеди отца Василия, сказанные из глубины знающего сердца, вело прихожан ко Христу, соборная молитва рождала покой и уверенность в будущем.

Каждый ощущал заботу и внимание настоятеля, его мудрую руку и любящее сердце. За прошедшее после смерти прежнего настоятеля отца Геннадия Огрызкова годы, приход окреп, сплотился и вырос. Казалось, что земная дружба отца Василия и отца Геннадия продолжается, и они вместе ведут души прихожан ко спасению.

Быстро и незаметно пролетела череда дней. Обновился приход, подросли маленькие прихожане. Казалось, что сложившийся уклад и размеренная жизнь будут продолжаться и продолжаться, но времена исполнились, и печаль наполнила сердца. Настал день прощания.

Небесно поёт хор, митрополит Арсений служит заупокойную литургию, подходят и подходят люди, белые цветы, белые ризы, белые покровы, сияющая белизна, как белый снег праздника Покрова, как омофор Матери Божией покрывает всех и утешает скорбящие сердца. Батюшка Василий закончил земную жизнь достойно, исполнив долг своего священнического служения. Он был истинно добрым пастырем своих пасомых. Да упокоит Господь душу его в Селениях Праведных.

Православие и мир