Рецензия на книгу А. А. Блока «Последние дни императорской власти»

Александр Блок, без сомнения, – выдающийся русский писатель, который известен как автор лирических стихотворений и поэм. Однако Блок писал не только художественные произведения. Данная рецензия освещает труд Блока, посвященный падению самодержавия в России в 1917 г. Труд называется «Последние дни императорской власти», который, как утверждает сам Блок, он составил на основе неизданных документов: «Вся деловая часть предлагаемой книжки основана на подлинных документах, в большинстве своем до сих пор не опубликованных и собранных учрежденной Временным Правительством Чрезвычайной Комиссией для расследования противозаконных по должности действий бывших министров. Книжка в несколько сокращенном виде (читатель найдет здесь семь новых документов) была напечатана в журнале „Былое” № 15 (помечена 1919 годом, вышла в 1921 году) под заглавием „Последние дни старого режима”»[1]. В начале мая 1917 г. Блок был принят в комиссию редактором, а в августе 1917 г. он начал работать над рукописью, которая и легла в основу рассматриваемой книги.

Интересно проследить, как сам А. Блок относился к февральской революции 1917 г. Чаще всего исследователи делают вывод о взглядах на революцию на основе поэмы «Двенадцать» и статьи «Интеллигенция и революция». Не вдаваясь в подробное исследование этих текстов (это выходит за рамки поставленных задач), приведем небольшую цитату из статьи «Интеллигенция и революция»: «Дело художника, обязанность художника – видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит “разорванный ветром воздух”. Что же задумано? Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью … Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию»[2]. То есть, как видим, Блок принимал революцию с одобрением и даже восторгом, по крайне мере, в течение 1918 г.[3]

Приняв во внимание то, что Блок одобрял революцию, будет легче рассмотреть и рецензируемый труд. Эта книга существует в разных изданиях[4], мы воспользовались книгой, изданной в Петрограде в 1921 г. издательством Алконост. Сам текст тяжело отнести к какому-то определенному жанру, в книге собраны свидетельства очевидцев, непосредственных участников событий революции, приведены дневниковые записи, секретные отчеты, доносы, депеши, стенограммы собраний, относящиеся к периоду 1916–1917 гг. Представляется возможным определить эту книгу как собрание документов, оформленных в виде исторической хроники. В книге 168 страниц; разделение по содержанию следующее: предваряет основной текст слово составителя; сама книга состоит из трех неравных по объему глав (причем тексту каждой главы предшествует вынесенный в заглавие список тем, существенно облегчающий работу с источником): первая глава описывает предреволюционное состояние власти. Во второй главе описывается настроение общества и события накануне переворота. В третьей главе последовательно излагается ход событий от начала революции (23 февраля) и вплоть до отречения Михаила Александровича (3 марта). Также в книге помещены семь приложений: первым помещено письмо великого князя Александра Михайловича к Николаю II, от 25 декабря 1916 – 4 февраля 1917 гг.; второе приложение – записка, составленная в кружке Римского-Корсакова и переданная Николаю II князем Голицыным в ноябре 1916 г.; третьим приложением помещена объяснительная записка к пункту II предыдущей записки, составленной в кружке Римского-Корсакова; четвертое приложение представляет собой письмо Н. А. Маклакова Николаю II во второй половине декабря 1916 г. Пятое приложение – стенограмма совещания членов прогрессивного блока с А. Д. Протопоповым, которое было устроено на квартире М. В. Родзянко. И наконец последним приложением помещен «последний всеподданнейший доклад М. В. Родзянко». Далее мы последовательно проанализируем содержание книги, отмечая ключевые места и, если возможно, давая оценку представленным материалам. Начнем, как и полагается, с первой главы.

Здесь точкой отсчета выступает 1916 год. Первый абзац задает тон всей первой главе: «На исходе 1916 года все члены государственного тела России были поражены болезнью, которая уже не могла ни пройти сама, ни быть излеченной обыкновенными средствами, но требовала сложной и опасной операции. Так понимали в то время положение все люди, обладавшие государственным смыслом; ни у кого не могло быть сомнения в необходимости операции; спорили только о том, какую степень потрясения, по необходимости сопряженного с нею, может вынести расслабленное тело. По мнению одних, государство должно было и во время операции продолжать исполнять то дело, которое главным образом и ускорило рост болезни: именно, вести внешнюю войну; по мнению других, от этого дела оно могло отказаться»[5].

В такое время нужны исключительные люди, которые бы совершали исключительные действия, однако у нынешней власти совершенно отсутствует единство, она раздираема противостоянием партий; от этого и рождается ее бездействие, повлекшее за собой политику «заслонов»[6]. Характеризуя императора Николая II, Блок употребляет следующие меткие эпитеты: «упрямый», «безвольный», «нервный», «изверившийся в людей», «задерганный», «осторожный в словах». Это привело к тому, что он передал власть в руки своих ставленников и перестал вникать в сложившееся положение. Интересно, как Распутин характеризует императора: «У него внутри недостает». Николай давно затаил обиду на Думу, оттого и чурался общественности. А «став верховным главнокомандующим, император тем самым утратил свое центральное положение, и верховная власть, бывшая и без того „в плену у биржевых акул”, распылилась окончательно в руках Александры Федоровны и тех, кто стоял за нею»[7].

Особое влияние на Николая имела императрица Александра Федоровна; она, «умная и блестящая», направляла волю царя, однако сама находилась под всецелым влиянием Распутина. Блок так характеризует Александру Федоровну: умная, блестящая, обладательница твердого характера, самолюбивая. Она, воспитанная по-английски, в то же время молилась в «тайничках» Феодоровского собора; это раздвоение иностранного воспитания и православного духа оставило на ней явственный отпечаток. Распутин называл ее «Екатериной второй»[8], и она действительно управляла Россией. Впрочем, историограф генерал Дубенский, на которого в своей работе Блок довольно часто ссылается, отмечал, что «едва ли можно сохранить самодержавие, слишком проявилась глубокая рознь русских интересов с интересами Александры Федоровны»[9].

Далее Александр Блок описывает, как он выражается, «мистическое окружение» царской семьи. Начинает он с личности А. А. Вырубовой, наивной преданной и несчастной подруги Александры Феодоровны, которая, как и она, во всем была покорна Распутину. По ее же словам, ей «”вся Россия присылала всякие записки”, которые она механически передавала по назначению»[10]. Из текста не понятно, кому именно она их передавала: императрице или Распутину? Во всяком случае, Вырубова передавала Александре Феодоровне мысли и задумки Распутина, через нее Распутин, особенно поначалу, влиял на царскую семью, следовательно – на всю политику империи. Это «влияние» вызывало ненависть общества к Распутину, Вырубовой и Александре Федоровне, в итоге – ко всей династии. А. Вырубова, следовательно, приняла непосредственное участие в форсировании событий, приведших к февральской революции 1917 г. и свержению монархии.

Ключевой фигурой мистического окружения был сам Распутин. О нем в обществе было множество мнений: для одних он – «мерзавец», у которого была «контора для обделывания дел», для других – «великий комедьянт», для третьих – «удобная педаль немецкого шпионажа», для четвертых – «упрямый, неискренний, скрытный человек, который не забывал обид и мстил жестоко, и который некогда учился у магнетизера»[11]. Многие государственные деятели открыто говорили царю о вреде Распутина для России. И хотя все мнения о нем были нелестны, большинство политиков зависело от него. На него буквально молились и в то же время искали уничтожить. Область его влияния была огромна.

Хочется отметить тот факт, что хотя Блок основывает повествование на неизданных документах, он не приводит точные свидетельства: все говорится в выражениях «одни – другие», что не добавляет исторической ценности этому труду. К тому же (особенно это проявится во второй и третьей главах) повествование ведется так, что читатель должен быть знаком с историческими реалиями того времени, и знаком очень подробно. Никаких пояснений чаще всего не приводится. Рецензенту пришлось приложить немало усилий, чтобы составить для себя цельную картину описываемого в труде Блока, восстанавливая большинство информации по вспомогательной литературе. Т. е., как видим, Блок писал без оглядки на будущего читателя, он писал современникам.

После описания Распутина и его влияния на царскую семью Блок переходит к князьям, бывшим в оппозиции. Замешанные в убийстве Распутина, они вызвали на себя царскую немилость. Так, Блок приводит эпизод с просьбой о смягчении участи Дмитрия Павловича (двоюродного брата Николая II): царь в ответ на эту просьбу только написал: «никому не дано право заниматься убийством»[12].

Описывая приближенных царской семьи, Блок переходит к придворным, в среде которых «кипела борьба мелких самолюбий и интриг»[13]. Опустив описание их мелочности, укажем лишь на теснейшую связь придворных с биржевыми акулами и их ненависть к Распутину. Среди них особенно выделялся Нилов, характерную фразу которого приводит Блок: «Будет революция, нас всех повесят, а на каком фонаре, все равно»[14]. Фразу эту, выражавшую общее настроение придворных, Нилов «стал твердить» после откровенного разговора с царем. Опять-таки, центр всего – Распутин.

Далее Блок переходит к описанию кружков, где по-настоящему и шла вся «большая политика». Описывая кружки Бадмаева, кн. Андронникова и Манасевича-Мануйлова, он особенно останавливается на личности каждого из них. Затем Блок переходит к партии правых, которая, как и кружки, действовала методом записок и влияний. Сильно измельчав, партия сама раскололась на кружки. Кто-то был в оппозиции к правительству, но были и «последние из могикан», бескорыстно преданные идее самодержавия. Эти, по выражению Маклакова, вполне осознавали что «стоят у могилы того, во что веровали»[15]. Записки, составленные в этих кружках[16], пытавшиеся убедить царя взять более твердый курс во внутренней политике, успеха не имели.

Бюрократические круги еще более ускорили падение власти. Правительство, возглавляемое «недружным, друг другу не доверяющим» Советом Министров, не имело представления не только о народе, но и о «земской России и Думе»[17]. Описывая «министерскую чехарду» – смену Горемыкина Штюрмером, а затем Треповым, Протопоповым и наконец Голицыным, – Блок описывает их мелочность, низость, непрофессионализм и двуличие. Приводя эпизод поставления премьером Голицына, Блок красочно рассказывает о его встрече с Николаем II (с описанием встречи советуем ознакомиться самостоятельно. Там же. С. 15). Затем как характерную черту того времени Блок приводит записку Лодыженского, описывающую заседание Совета Министров от 5 января. Целью заседания было изыскать средства к отдалению неминуемого созыва Государственной Думы. Сухую фактологию Лодыженского проясняет памятная запись участника собрания Н. Н. Покровского. «Из его рассказа мы знаем, что Протопопов развивал здесь свою „необыкновенную теорию политических течений в России” … Теория заключалась в том, что революционное течение (анархизм и социализм) постепенно втекает в оппозиционное (общественные элементы с Государственной Думой во главе); таким образом, оппозиционное течение совпадает с революционным и стремится захватить власть, вследствие чего следует бороться с оппозицией всеми средствами, вплоть до роспуска Думы. Далее, Протопопов … предлагал „графическую схему” и „нес околесную”, так что несколько лиц переглянулись и спросили друг друга: „Вы что-нибудь поняли”? Характерно, однако, что мнение Протопопова и было принято…»[18]

Блок уделяет внимание и порядочным людям, которые, однако, уже ничего не могли сделать, чтобы остановить неминуемую катастрофу. Это, прежде всего, министр народного просвещения граф Игнатьев и министр иностранных дел Покровский. Исключительное место в правительственной среде занимал последний министр внутренних дел Протопопов, личности и действиям которого Блок посвящает все окончание первой главы. Блок описывает его приход к власти, «проникновение в доверие царя», политику угоды и царю, и Думе. Общество не любило Протопопова. Это явственно показывает стенограмма совещания с членами прогрессивного блока, устроенного 19 октября у Родзянки (Блок приводит его пятым приложением). Особенно на разрушение самодержавия повлияли личностные качества Протопопова, которое вкупе с его деятельностью (борьбой с Государственной Думой, запрещением съездов, преследованием общественных организаций и печати, давлением на выборы и, наконец, многочисленными арестами, завершившимися январским арестом рабочей группы Военно-Промышленного Комитета) привели к скорейшему падению старого режима. В описании Протопопова Блоку нельзя отказать в художественности изложения, однако иногда он явно «перегибает палку» со стилем изложения: такие фразы, как на Протопопова временами «накатывало», не добавляют смысла описанию и даже затрудняют восприятие, создавая нежелательные коннотации и аллюзии. Особенно двусмысленно звучит фраза «Распутин накануне своей гибели, как бы, завещал свое дело Протопопову, и Протопопов исполнил завещание»[19]. Создается впечатление, что Протопопов, по мнению Блока, планомерно и последовательно, а главное – сознательно! – работал над разрушением России, как и тот, кто «завещал ему свое дело». С этим нельзя согласиться ни с исторической точки зрения, ни даже из представленного самим Блоком. Из описания личности Протопопова автор рецензии не видит, по Блоку, «рокового человека», того, кто сознательно вредил своему государству. Это, по нашему мнению, явная натяжка Блока.

Во второй главе Блок сосредоточивается на предшествовавших перевороту событиях и описывает состояние предреволюционного общества. В первом абзаце второй главы, подытоживая характеристику власти, Блок приводит мнение А. Гучкова, лидера октябристов: «Если бы нашей внутренней жизнью и жизнью нашей армии руководил германский генеральный штаб, он не создал бы ничего, кроме того, что создала русская правительственная власть»[20]. Единственным живым политическим органом, понимавшим всю опасность организованной и революционно настроенной общественности, был департамент полиции. Об этом свидетельствуют исполненные тревоги доклады этого отделения, но власть не хотела к ним прислушиваться. Далее Блок приводит выдержки из отчетов, часто – секретных, описывающих тревожное положение общества, брожения в Думе и интеллигенции. Рассмотрение всех свидетельств мы считаем излишним; остановимся лишь на наиболее характерных свидетельствах.

В секретном докладе «отделения по охранению общественной безопасности и порядка в столице» от 5 января сообщается о законспирированных совещаниях членов левого крыла Государственного Совета и Государственной Думы. Далее приводится следующий отрывок из отчета: «Настроение в столице носит исключительно тревожный характер. Циркулируют в обществе самые дикие слухи, как о намерениях Правительственной власти, в смысле принятия различного рода реакционных мер, так равно и о предположениях враждебных этой власти групп и слоев населения, в смысле возможных и вероятных революционных начинаний и эксцессов. Все ждут каких-то исключительных событий и выступлений, как с той, так и с другой стороны. Одинаково серьезно и с тревогой ожидают, как разных революционных вспышек, так равно и несомненного якобы в ближайшем будущем, „дворцового переворота”, провозвестником коего, по общему убеждению, явился акт в отношении „пресловутого старца”»[21]. Затем говорится о возможных выступлениях студентов и рабочих. В буржуазии существует политический «раскол»: либералы верят, что в сложившихся обстоятельствах власть должны взять кадеты – «тогда на Руси,,все образуется”»; левые уповают на анархическую революцию, которая создаст почву для «превращения России в свободное от царизма государство, построенное на новых социальных основах».

Затем Блок приводит доклад начальника Петроградского охранного отделения К. И. Глобачева от 8 января[22], в котором говорится о «настроениях революционного подполья». В нем утверждается, что пролетариат совершенно поддался пропаганде, хотя организованности в его рядах пока нет.

Главное темой обширного секретного доклада от 19 января было общественное недовольство и рост протестных настроений. Общество обсуждает отсрочку собрания Думы. К тому же продовольственный дефицит вызвал новую волну открытой критики на правительство, причем в самых неприличных выражениях. Отсюда и успех крайне левых газет, доверие к Думе, ранее не пользовавшейся такой поддержкой, оппозиционные толки в самых широких кругах населения. Приведем несколько характерных цитаций: «Неспособные к органической работе и переполнившие Государственную Думу политиканы… способствуют своими речами разрухе тыла… Их пропаганда, не остановленная Правительством в самом начале, упала на почву усталости от войны; действительно возможно, что роспуск Государственной Думы послужит сигналом для вспышки революционного брожения и приведет к тому, что Правительству придется бороться не с ничтожной кучкой оторванных от большинства населения членов Думы, а со всей Россией». «Резюмируя эти колеблющиеся настроения в нескольких словах, можно сказать, что ожидаемый массами в феврале месяце роспуск Государственной Думы не обязательно вызовет, но легко может вызвать всеобщую забастовку, которая объединит в себе всевозможные политические направления и которая, начавшись под флагом популярной сейчас „борьбы за Думу”, окончится требованием окончания войны, всеобщей амнистии, всех свобод и пр.»[23]. Как видим, со временем недовольство лишь возрастает. Причины недовольства очевидны (см. приведенные цитаты). Опуская некоторые подробности доклада, перейдем сразу к выводу: «”Если рабочие массы пришли к сознанию необходимости и осуществимости всеобщей забастовки и последующей революции, а круги интеллигенции – к вере в спасительность политических убийств и террора”, то это указывает на „жажду общества найти выход из создавшегося политически ненормального положения”, которое с каждым днем становится все ненормальнее и напряженнее»[24].

Следующий доклад от 26 февраля посвящен либеральной оппозиции, ее разделению на «руководящих „дельцов” парламентского прогрессивного блока, возглавляемых перешедшим в оппозицию и упорно стремящимся „к премьерству” председателем Государственной Думы—шталмейстером Родзянко» и группу, возглавляемую А. И. Гучковым, князем Львовым, С. Н. Третьяковым, Коноваловым и М. М. Федоровым. Первые, разуверившись в мирных способах отнятия власти у чиновников, решили передать ее большинству Думы. Для этого они налаживали отношения с рабочей группой старого социалистического „Интернационала” и хотели заручиться поддержкой народа. Они хотели «предложить рабочим прекратить работу в день открытия заседаний Государственной Думы – 14 февраля сего года – и, под видом мирно настроенной манифестации, проникнуть ко входу в Таврический Дворец. Здесь, вызвав на улицу председателя Государственной Думы и депутатов, рабочие в лице своих представителей должны громко и открыто огласить принятые на предварительных массовых собраниях резолюции с выражениями их категорической решимости поддержать Государственную Думу в ее борьбе с ныне существующим Правительством»[25].Вторые надеялись на неизбежный скорый дворцовый переворот. Укрывая до поры свои надежды, они идут навстречу первой группе (тому подтверждение – инициатива Гучкова о созыве в начале февраля особого и чрезвычайного совещания руководящих представителей Центрального Военно-Промышленного Комитета, «Земгора», думских оппозиционных фракций, профессуры, общественных организаций и, по возможности, Государственного Совета). Опять-таки, полиция заканчивает отчет грозным предупреждением: «События чрезвычайной важности и чреватые исключительными последствиями для русской государственности „не за горами”»[26].

На следующий день опубликован новый доклад – закономерный результат предыдущего. 27 января была арестована рабочая группа, подготавливающая демонстративные выступления рабочей массы столицы, намеченные на 14 февраля. Рабочие хотели потребовать от Думы вступить в немедленную борьбу с правительством и Верховной властью и признать себя, Думу, временным правительством вплоть до установления нового государственного устройства.

После ареста рабочей группы, как пишет Блок, Гучков и Коновалов предприняли три следующих шага: 1. Выступили в прессе с протестом против ареста. 2. Поехали напрямую к князю Голицыну, минуя Белецкого, Васильева и Протопопова. 3. Собрание представителей Центрального Военно-Промышленного Комитета и особого совещания по обороне. Третьему пункту Блок уделяет особое внимание, описывая его на основе секретного доклада от 31 января. В докладе подробно описано настроение собравшихся и содержание их речей. Гучков, который был председателем, сообщил об аресте группы; все собравшиеся высказали полное сочувствие и готовность подать голос в защиту организации.

Хотя министерство внутренних дел нанесло удар по оппозиции, протестное настроение продолжало расти. Уже 31 января и 1, 3, 4 февраля на многих заводах бастовали рабочие (об этом повествует доклад Глобачева от 5 февраля). В это же время петербургский военный округ был выделен из северного фронта и подчинен генерал-майору Хабалову, которому были даны очень широкие полномочия. «Мотивировалось это, – как свидетельствует генерал Фролов, – особыми условиями, в которых находится Петроград с его окрестностями»[27]. Как полагал сам Фролов, это сделали для того, чтобы успешнее бороться с рабочими волнениями. В уже упоминавшемся докладе от 5 февраля говорится об остро назревшем продовольственном вопросе, который повлек за собой «новый взрыв недовольства, охвативший „даже консервативные слои чиновничества”»[28]. Завершается доклад предупреждением о том, что «стихийные выступления голодных масс явятся первым и последним этапом по пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех—анархической революции»[29].

Как видим, вторая глава почти полностью основана на докладах «охранки». Сам Блок ситуацию не анализирует, вместо своих выводов он представляет отчеты, причем строго хронологически, буквально по числам. Далее, вплоть до конца главы, разбираются доклады от 7, 8, 9, 10, 13 февраля, сообщающие о забастовках на заводах и фабриках, часто сопровождаемых столкновениями с полицией. Такая же неопределенность господствовала и в интеллигентских кругах. Упомянул Блок и двух графинь – Шереметьеву и Игнатьеву. Опять-таки всего лишь упомянул и объявление Хабалова петербургским рабочим, сопровожденное воззванием Милюкова[30]. Затем Блок переходит к описанию настроений в армии, основываясь на свидетельствах Протопопова, который хотел восстановить в войсках постоянную секретную агентуру. В войсках, утверждает он, читают преимущественно левые газеты, распространяются воззвания и прокламации, растет общая оппозиционность. Также Блок учитывал мнение Гучкова, который «надеялся, что армия, за малыми исключениями, встанет на сторону переворота, сопровождаемого террористическим актом … но не стихийного и не анархического, а переворота, подобного заговору декабристов»[31]. Другой знаток армии генерал Н. И. Иванов просто отказывается судить о ней, мотивируя тем, что «состав офицеров и солдат переменившийся в течение войны 4—6 раз, не дает возможности судить, что представляют из себя те части, которые в мирное время считались образцовыми»[32]. Очень полезным для понимания того времени нам представляется приведенное письмо раненого русского офицера, отправленное Протопопову из Москвы 25 января. Офицер говорит, что нужно обуздать печать, а Милюковых и Максаковых следует отправить на фронт, чтобы они поняли, что такое война и как это – воевать до победного конца. Офицер считает, что нужно заключить мир, пока нет ни победителей, ни побежденных. В противном случае будут беспорядки, военнослужащие впадут в отчаяние, не от трусости, а от бессмысленности происходящего[33].

Блок довольно подробно описывает поездку Родзянко в Царское Село 10 февраля и его последний доклад. Описывает буквально по репликам. Родзянко предупреждал царя от того пути, на который он встал: «То, что делает ваше правительство и вы сами, до такой степени раздражает население, что все возможно. Всякий проходимец всеми командует. Если проходимцу можно, почему же мне, порядочному человеку, нельзя? Вот суждение публики. От публики это перейдет в армию, и получится полная анархия»[34]. На следующий день царь поручил Маклакову написать проект манифеста о роспуске Думы, что Маклаков с радостью исполнил. Основным обвинением Думе было выдвинуто то, что «она не сделала первостепенного с точки зрения царя, не увеличила содержания чиновничеству и духовенству; в то время, когда всем надо быть воедино, идет борьба с властью»[35].Этот проект сопровождался письмом Маклакова от 9 февраля, которое просто дышит верноподданническим раболепием. Приведем лишь некоторые выдержки из него: «Дозвольте принести мне Вам, Государь, мою горячую верноподданнейшую благодарность за то, что Вам угодно было вспомнить обо мне»; «Да поможет мне Господь найти надлежащие слова для выражения этого благословляемого мною взмаха Царской воли, который, как удар соборного колокола, заставит перекреститься всю верную Россию»; «Да благословит Господь Вашу решимость и да направит Он Ваши шаги на счастье России и Вашей славе»[36]. К тому же у Голицына заранее заготовлены и подписаны царем указы Сенату как о перерыве, так и о роспуске Думы (этот указ был испрошен еще Штюрмером перед 1 ноября и по наследству перешел к Голицыну).

14 февраля 1917 года состоялось открытие заседаний Государственной Думы. Почти сразу ее покинула вся левая группа, часть группы центра и некоторые беспартийные. Несмотря на угрозы беспорядков, на улицах было довольно спокойно. Бастовало 58 предприятий, были попытки собраться у Таврического Дворца, но они были подавлены полицией. Со временем число бастующих постепенно уменьшалось (уже 15 февраля бастовало лишь 20 предприятий).

Третья глава посвящена самому перевороту. В ней последовательно описывается ход событий от начала февральской революции (23 февраля) вплоть до отречения Михаила Александровича (3 марта). Эта глава изобилует фактологией, это практически стенограмма, летопись по дням. Автору рецензии не представляется возможным полноценно проанализировать эту главу из-за значительного объема материала и скудости слов самого Блока. Поэтому ограничимся лишь рассмотрением общего хода мысли.

22 февраля царь неожиданно для всех выехал в Ставку, а 23 февраля в Петербурге начались волнения, бастовало до 50 предприятий (около 80 тысяч рабочих). Волнения вызваны нехваткой хлеба – с этим решили бороться. Хабалов издал воззвание к населению, в котором обещал, что хлеба всем хватит. Заседания Государственной Думы также были посвящены продовольственному вопросу. Интересно как Блок организует саму третью главу: она построена на сравнении/контрасте состояния Ставки и Петербурга. Описав волнения в Петербурге, о Ставке Блок говорит лишь то, что «день в Могилеве прошел спокойно»[37].

24 февраля в экстренном совещании в Мариинском Дворце, при участии председателей Государственной Думы, Государственного Совета и Совета Министров, решено передать продовольственное дело городскому управлению. Бастует уже до 197 тысяч рабочих. На улицах стреляют. Описан характерный эпизод: «В 3 часа дня на Знаменскую площадь прорвалась толпа, впереди которой ехало до полусотни казаков рассыпным строем. 15 конных городовых были прогнаны визгом, свистом, поленьями, камнями и осколками льда; начался митинг у памятника Александру III. Среди криков „да здравствует республика”, „долой полицию” раздавалось „ура” по адресу присутствовавших казаков, которые отвечали народу поклонами»[38]. Далее действия и события в Петербурге расписаны буквально по часам. В Ставке же, как пишет Дубенский, все спокойно, там тихая жизнь. До Ставки доносятся лишь отзвуки происходящего в Петрограде. Как пишет Дубенский в своем дневнике: «В Петрограде были голодные беспорядки, рабочие Патронного завода вышли на Литейный и двинулись к Невскому, но были разогнаны казаками»[39].

25 февраля убит пристав, ранены полицмейстер и несколько других полицейских чинов. Бастует уже 240 тысяч рабочих. В университетах забастовки и сходки. На улицах вооруженные стычки народа с кавалерией. Хабалов послал в Ставку секретную телеграмму, в которой довольно подробно изложены события трех последних дней. Император «повелел прекратить беспорядки». Решили действовать по уставу: после троекратного сигнала стрелять по агрессивной толпе. В остальных случаях действовать кавалерией. Развитие событий было стремительным. На совещании, устроенном в квартире Голицына в полночь, уже ставили вопрос о введении осадного положения. Стремительность событий можно ощутить по телеграммам, которые императрица Александра Феодоровна отсылала Николаю II в Ставку: в одной говорилось, что «в городе пока спокойно», в вечерней, что «совсем нехорошо в городе»[40].

В воскресенье 26 февраля во многих местах войска стреляли в бунтующий народ и холостыми, и боевыми патронами. Родзянко, председатель Государственной Думы, телеграфировал царю следующее: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца»[41]. Однако царь, получив телеграмму, лишь сказал: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать»[42]. Интересно было бы знать, почему царь, несмотря на объективные донесения, – бездействовал. Чем же это можно объяснить? На этот вопрос Блок не решился ответить.

Первым свидетельством неповиновения армии стала выходка четвертой роты запасного батальона Павловского полка, которая «выбежала с криками на площадь, стреляя в воздух около храма Воскресения, и при ней находятся только два офицера, рота требовала увода в казармы остальных и прекращения стрельбы, а сама стреляла по взводу конно-полицейской стражи»[43]. Ночью того же дня стали поступать сведения о восстании в других войсковых частях, которые, впрочем, пока не оправдывались. Вечером было решено прервать заседания Думы и ввести осадное положение в Петербурге.

Описывая ставку, Блок говорит, что она была в тревоге, царь сдерживался и мало говорил. То, что приближенные царя понимали ситуацию, говорит дневниковая запись Дубенского от 26 февраля: «Волнения в Петрограде очень большие, бастуют двести тысяч рабочих, не ходят трамваи; убит пристав на Знаменской площади. Собралось экстренное заседание в Мариинском дворце… Государственная Дума волнуется, требуя передачи продовольственного дела во всей России городскому самоуправлению и земству. Князь Голицын и все министры согласны. Таким образом, вся Россия узнает, что голодный народ будет накормлен распоряжением не царской власти, не царского правительства, а общественными организациями, т. е. правительство совершенно расписалось в своем бессилии. Как не может понять государь, что он должен проявить свою волю, свою власть?… Какая это поддержка нашим врагам – Вильгельму – беспорядки в Петрограде! Какая радость теперь в Берлине! А при государе все то же, многие понимают ужас положения, но не „тревожат” царя»[44]. Как видим, свита продолжала делать вид, что ничего страшного не происходит. Можно ли поверить, что царь действительно был так сильно внушаем? С ним виделись не только придворные, говорили и депутаты, и министры. Он читал донесения – и никак не реагировал. Опять перед нами вопрос, на который здесь нет ответа: «Почему?»

27 февраля Родзянко отослал императору телеграмму: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии»[45]. В этот же день начались открытые выступления войск: Волынцы, Преображенский полк и Литовцы, присоединившись к рабочим, разгромили казармы жандармского дивизиона и помещение школы прапорщиков инженерных войск.

Далее Блок описывает стратегию борьбы с восставшими, попытки сопротивления, недостаток сил и полную неудачу: верными присяге остались лишь 1500–2000 военнослужащих. И хотя вечером стало известно, что «именным высочайшим указом распущены Дума и Государственный Совет, но это уже поздно, уже определилось временное правительство, заседающее в Думе, под охраной войск, перешедших на сторону революционеров»[46]. Царь решил безотлагательно выехать в Царское Село. Это было его единственной уступкой революции.

Затем идет стенограмма событий по часам и минутам. Описывается дорога царя «Орша—Лихославль—Тосно». 27 февраля вечером было экстренное заседание под председательством Николая II. Здесь Алексеев умолял государя дать конституцию, а Воейков был категорически против.

В 3 часа дня царь послал императрице из Вязьмы следующую телеграмму (по-английски): «Выехали сегодня утром в 5. Мыслями всегда вместе. Великолепная погода. Надеюсь, чувствуете себя хорошо и спокойно. Много войск послано с фронта. Любящий нежно Ники»[47]. Из-за опасности налета решено было в Тосно не ехать, поехали в Псков. Дубенский пишет в своем дневнике: «Для меня совершенно ясно, что вопрос о конституции окончен, она будет введена наверное. Царь и не думает спорить и протестовать. Все его приближенные за это: граф Фредерикс, Нилов, граф Граббе, Федоров, Долгорукий, Лейхтенбергский, все говорят, что надо только сторговаться с ними, с членами Временного Правительства»[48]. В городе не осталось верных царю войск и прекратилась борьба с восставшей частью населения, полиция попряталась, часть министров арестована: министерства могут продолжить работу лишь признав Временное правительство.

В этой исторической трагедии важна встреча Николая II с Гучковым и Рузским, которые приехали от лица Временного правительства, чтобы убедить царя отречься от престола. На встрече царь вел себя очень спокойно и ответил, что он принял решение отречься от престола. Ему заметили, что тогда ему придется расстаться с сыном, т. к. «никто не решится доверить судьбу и воспитание будущего государя тем, кто довел страну до настоящего положения»[49]. Царь сказал, что не может расстаться с сыном и потому передает престол брату Михаилу Александровичу. Быстро составили акт отречения: в предложенный Шульгиным вариант было внесено лишь несколько незначительных исправлений. У Гучкова от этой встречи остались тяжелые впечатления: казалось, что царь не отдавал себе отчет в происходящем, железная выдержка представлялась здесь совершенно неуместной. Затем царь спросил о своей жене и детях. Его заверили, что с ними все в порядке. После этой встречи Николай отослал своему брату следующую телеграмму: «Его императорскому величеству Михаилу. Петроград. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Останусь навсегда верным и преданным братом. Возвращаюсь в Ставку и оттуда через несколько дней надеюсь приехать в Царское Село. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей родине. Ника»[50]. На следующий день отрекся и Михаил Александрович: «Царь назначил князя Львова». 4 марта Николай увиделся в Могилеве с матерью; на следующий день попросил уехать от себя Фредерикса и Воейкова. Уже 8 марта Николай выехал из Ставки и был заключен в Царскосельском Александровском дворце.

Заканчивается глава письмом Николаю II, написанным Конным корпусом. Приведем отрывок из него: «… с тяжелым чувством ужаса и отчаяния выслушали чины конного корпуса Манифест Вашего Величества об отречении от Всероссийского престола и с негодованием и презрением отнеслись все чины корпуса к тем изменникам из войск, забывшим свой долг перед Царем, забывшим присягу, данную Богу, и присоединившимся к бунтовщикам… Но, Ваше Величество, простите нас, если мы прибегаем с горячей мольбой к нашему Богом данному нам Царю, не покидайте нас, Ваше Величество, не отнимайте у нас законного наследника престола русского. Только с Вами во главе возможно то единение русского народа, о котором Ваше Величество изволите писать в манифесте. Только со своим Богом данным Царем Россия может быть велика, сильна и крепка и достигнуть мира, благоденствия и счастья»[51].Блок не зря поместил это письмо в конец: это вызвано не только хронологией событий. Истолковать его можно двояко; что это? – издевка над режимом или же Блок сожалеет об ушедшем строе? Это вопрос, который требует дополнительного изучения. Вполне возможно, что здесь присутствует и то, и другое, так сказать, «усмешка грусти».

То, что Блок работал с документами, особенно видно из третьей главы. Сами предложения – короткие, много сложносочиненных предложений, основной тон – повествовательный. Язык канцелярский: очевидно влияние заимствований слога из рассмотренных Блоком документов.

Книга завершается шестью приложениями. В первом помещено письмо великого князя Александра Михайловича к Николаю II, от 25 декабря 1916 — 4 февраля 1917 годов. В нем Александр утверждает, что Николай совершенно не осознает сложившееся положение. Особенно в этом виноваты оторванность от народа и непоследовательность действий правительства. «Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу»[52], – говорит Александр Михайлович. Второе приложение – записка, составленная в кружке Римского-Корсакова и переданная Николаю II князем Голицыным в ноябре 1916 года. В ней сложившуюся проблему предложено решить укреплением дисциплины. Главная идея записки: Россия в политическом плане младенец, ее партийность – смех и вздор! Нужна крепкая организованная единая власть. В третьем приложении, объяснительной записке к пункту II предыдущей записки, составленной в кружке Римского-Корсакова, категорически утверждается, что России нельзя давать конституцию. Формула правления на Руси должна быть следующая: «Народу мнение, а Царю решение»[53]. Правительство должно иметь большинство в Думе. Четвертое приложение – письмо Н. А. Маклакова Николаю II во второй половине декабря 1916 года. В нем высказывается вся правда о сложившемся положении. Дума, по словам Маклакова, расшатывает уважение к власти. Волна недовольств вызвана проблемами с продовольствием, войной и врагами существующего строя. В сложившемся положении правительству следует поверить в себя, быть единым, спокойно восстанавливать порядок, отложить заседания Думы, разрешить продовольственный вопрос, разобраться с политизированными общественными организациями (цель которых – борьба с властью и изменение государственного строя). Пятое приложение – протокол совещания членов прогрессивного блока с А. Д. Протопоповым, устроенное на квартире М. В. Родзянко. Оно позволяет лучше понять роковую личность революции. И, наконец, шестое приложение – последний всеподданнейший доклад М. В. Родзянко, в котором он высказывает царю то, что меры правительства подрывают к нему всякое доверие и только вызывают скорейший народный бунт. При чтении приложений особенно удручающее впечатление производит обилие здравых мыслей, которые так и не нашли своего воплощения. Приложения производят впечатление фатализма. Как будто все шло к неминуемой революции. Собственно, это и есть главное слово в этой книге – неминуемость. Это дискурс, линза, через которую Блок рассматривает февральскую революцию.

Достаточно подробно рассмотрев этот труд, рецензент не может не признать его исторической значимости. Труд изобилует редкими историческими документами, многие из которых не опубликованы до сих пор. Автора книги характеризует объективность изложения, даже, скорее, абстрагированность, с помощью которой создается эффект непредвзятости. Однако нельзя не заметить, что книга написана под глубоким впечатлением от недавно произошедшей государственной катастрофы, что не могло не оставить отпечатка на повествовании: революция здесь представлена как «неизбежная», как рок Российской Империи, который, впрочем, она сама себе избрала действиями своего правительства. Этому посвящены первая и вторая глава книги. Третья глава довольно резко обрывается, Блок никак не характеризует сложившееся положение, не дает ему оценку. Это еще одна особенность книги. Актуальность книги представляется очень высокой: это подборка документов, источниковый материал в руках исследователя, без которого сложно будет составить цельное представление о революции. Книга будет полезна прежде всего историкам, исследующим начало XX века, а также всем интересующимся историей своего отечества.

Список использованной литературы

I. Источники

1. Последние дни императорской власти / по неизд. док. сост. Александр Блок. – СПб.: Алконост, 1921. – 168 с.

II. Литература

1. Блок А. А. Сочинения: в 2 т. – М.: Гослитиздат, 1955. – Т. 2. – 846 с.

2. Блок без глянца / сост.: П. Фокин, С. Полякова. – СПб.: Амфора, 2008. – 432 с.

3. Чалдини Р. Психология влияния. Убеждай, воздействуй, защищайся. – 5-е изд. – СПб.: Питер, 2010. – 336 с.:ил. – (Серия «Сам себе психолог»).

[1] Последние дни императорской власти / по неизд. док. сост. Александр Блок. – СПб.: Алконост, 1921. – 168 с. – С. 6.

[2] Блок А. А. Сочинения: в 2 т. – М.: Гослитиздат, 1955. – Т. 2. – 846 с. – С. 221, 228.

[3] Как отмечает Ю. П. Анненков, «в 1917–1918 годах Блок, несомненно, был захвачен стихийной стороной революции. “Мировой пожар” казался ему целью, а не этапом. Мировой пожар не был для Блока даже символом разрушения: это был “мировой оркестр народной души”». (Блок без глянца / сост.: П. Фокин, С. Полякова. — СПб.: Амфора, 2008. – 432 с. – С. 357–358.)

[4] Один из наиболее авторитетных текстов представлен в Архиве русской революции [Текст] [в 22 т.]. Т. 3–4 / Изданный И. В. Гессеном – [Репринтное воспроизведение издания 1921-1922 гг.]. – Москва: ТЕРРА — TERRA: Политиздат, 1991. – 274, [1], 287, [1] с. – (Русский архив; вып. 1). Также текст книги широко представлен в сети Интернет и доступен для свободного ознакомления.

[5] Блок А. А. Последние дни императорской власти. С. 7.

[6] Здесь и далее, описывая события того времени, мы будем использовать настоящее историческое время (praesent historicum), что, надеемся, не смутит читателя.

[7] Блок А. А. Последние дни императорской власти. С. 8.

[8] Вполне закономерно, что Александра Феодоровна находилась под влиянием Распутина: лесть, как известно, очень эффективный способ воздействия на человека. Это, как утверждает итальянский философ Р. Чалдини, один из основных инструментов психологии влияния. См. его книгу «Психология влияния. Убеждай, воздействуй, защищайся». СПб, 2010.

[9] Блок А. А. Последние дни императорской власти. С. 9.

[10] Там же.

[11] Там же. С. 9–10.

[12] Там же. С. 11.

[13] Там же.

[14] Там же. С. 12.

[15] Там же. С. 13.

[16] Некоторые из них Блок приводит в приложениях к книге. См. прил. II, III, IV.

[17] См. там же. С. 14.

[18] Там же. С. 17.

[19] Там же. С. 22.

[20] Там же. С. 23.

[21] Там же. С. 24.

[22] У Блока «перед 9 января». Логично предположить, что доклад подан восьмого числа.

[23] Там же. С. 27.

[24] Там же. С. 28.

[25] Там же. С. 29–30.

[26] Там же. С. 31.

[27] Там же. С. 37.

[28] Там же. С. 38.

[29] Там же.

[30] См. там же. С. 39. Блока, как нам представляется, характеризует непоследовательность изложения: одному событию он посвящает сразу несколько страниц, причем из его книги не всегда ясна важность события, а другому событию он отводит лишь несколько строчек. Отсутствие оговоренной методологической основы, где автор объясняет читателю принципы подбора и организации материала, затрудняет восприятие этого труда.

[31] Там же. С. 42.

[32] Там же. С. 43.

[33] Там же. С. 43–44.

[34] Там же. С. 44.

[35] Там же. С. 46.

[36] Там же. С. 46–47.

[37] Там же. С. 51.

[38] Там же. С. 53.

[39] Там же. С. 55.

[40] Там же. С. 61.

[41] Там же. С. 63.

[42] Там же. С. 64.

[43] Там же. С. 65.

[44] Там же. С. 67–68.

[45] Там же. С. 68.

[46] Там же. С. 79.

[47] Там же. С. 90.

[48] Там же. С. 92.

[49] Там же. С. 108.

[50] Там же. С. 110.

[51] Там же. С. 113.

[52] Там же. С. 121.

[53]Там же. С. 135.