В 2013 году исполнилось 10 лет со дня кончины архиепископа Саратовского и Вольского Александра (Тимофеева)

Архиепископ Верейский Евгений, председатель Учебного комитета Русской Православной Церкви, ректор Московских духовных школ:

— Время ректорства владыки Александра пришлось на переломную эпоху. 1988 год вторгся в нашу жизнь, так это воспринималось тогда — это был год резкого перелома в отношении государства к Русской Православной Церкви. Но на самом деле рубежей было два: был еще и год 1985-й, когда пришел к власти М. С. Горбачев и когда впервые все газеты сообщили о встрече генсека ЦК КПСС с Патриархом и членами Священного Синода. Тогда уже начались некоторые послабления.

Вопрос о праздновании Тысячелетия Крещения Руси решался на самом высоком уровне, вплоть до Политбюро: разрешить Церкви отмечать эту дату или не разрешить? Или разрешить отмечать опять кулуарно, чтобы никуда не высовывались? Но все-таки начиналось уже другое время, и возобладала более здравая мысль о совместном праздновании, хотя даже название праздника на том этапе у Церкви и государства различалось: официальное светское было — «Тысячелетие введения христианства на Руси».

Юбилейный Поместный Собор 1988 года проходил 6–9 июня здесь, в Лавре, в Трапезном храме. Помню, когда он начался, там, где жили преподаватели, поставили телевизор, и мы все ждали: покажут или не покажут Собор в программе «Время». И прозвучали буквально две фразы, типа: «Сегодня в подмосковном городе Загорске, в Троице-Сергиевой Лавре, начал свою работу Поместный Собор Русской Православной Церкви. Он посвящен тысячелетию введения христианства на Руси». Всё, точка — но сказали же! Сейчас никого не удивишь тем, что какое-то церковное мероприятие показали по телевизору — а тогда это воспринималось как совершенно исключительное событие.

Владыка Александр как председатель Учебного комитета и ректор МДАиС выступал на Соборе с докладом «Духовное образование Русской Православной Церкви», и в этом выступлении он сказал, что нам нужно открыть, по крайней мере, три семинарии… Когда сейчас я бываю в каких-то духовных школах, я всегда рассказываю об этом и задаю студентам вопрос: «Что эта фраза означает? Вот я сейчас как председатель Учебного комитета скажу: „Нужно открыть три семинарии”. Наверное, вы подумаете: „Ну, что такое три семинарии? И почему три, а не тридцать три?”». Сейчас ведь поступают молодые люди 1990–1991 года рождения, это уже совершенно новое поколение, и им непонятны реалии 1980-х. А тогда, в 1988 году, произнести эту фразу — что это означало? Вообще, на заседаниях Собора не принято было аплодировать. Но когда владыка произнес эту фразу — раздались аплодисменты! И там, в Трапезном храме, и у нас в академии аплодировали — у нас в актовом зале стояли мониторы, и мы смотрели, по сути дела, все заседания Собора. Я помню этот момент. Мы все прекрасно понимали, что эту фразу власти разрешили произнести, и значит, вопрос был проработан и решен. Еще существовал Советский Союз, но что-то менялось. По решению Собора были открыты Киевская, Минская (в Жировицах) и Тобольская духовные семинарии — и это были первые ласточки.

Тогда никто не задумывался, есть там материальная база, нет базы, есть ли, где жить студентам — только ухватились за то, что государство разрешило открывать семинарии. Но возникли и соответствующие проблемы: надо было все это с нуля обустраивать. Появились и новые требования, запросы к Церкви, к церковной системе образования со стороны государства. Это все нужно было решать на ходу, и владыка Александр старался делать это должным образом, хотя уже тогда у него начались серьезные проблемы со здоровьем.

Он понимал, что Московская духовная академия должна в данном случае сыграть определенную роль базового института подготовки кадров и учебных материалов для новых семинарий. Все это нужно было готовить в ускоренном порядке. Книги — что здесь было «лишнего» — максимально раздавали. Учебников в нашем понимании, типографским способом изготовленных, не было совершенно: печатали конспекты через копирку — пять экземпляров, пятый уже «слепой», невозможно читать, но и им пользовались, потому что просто не было ничего другого. Вот такая ситуация. И поехали наши представители и в Тобольск, и в Минск, и в Киев, а затем и дальше…

Владыка ректор всегда очень внимательно относился к людям. Помню такой случай. Когда я уже иподиаконствовал, однажды мы встречаем его, идем с ним по коридору в храм, по первому этажу академии. А там уборщица моет пол — кафельную плитку. Воскресенье, рано утром. Владыка останавливается и начинает с ней говорить: «Вот вы работаете сегодня. Вам как-то это компенсируют?». — «Да». — «Как компенсируют?» — «Мне дают отгулы». — «То есть вы получаете отгулы за работу в воскресенье, полный день?» — «Да, получаю». — «Хорошо», — и пошел дальше…

Как я уже сказал, при нем я закончил академию, стал помощником инспектора, потом занимался хозяйством — был заместителем ректора МДА по административно-хозяйственной работе, затем инспектором семинарии. Начало 1990-х — это было очень тяжелое время… Году в 1990-м к нам пришла «гуманитарная помощь» из Германии, довольно крупная партия. «Гуманитарка» эта была расфасовна по коробкам: там в основном были крупы, шоколад. Раздали эту «гуманитарку» всем сотрудникам, всем студентам, которые собирались на каникулы — и оставалось еще немало. Владыка Александр как-то спросил: «Как, еще что-то осталось? Надо людям помочь!». И вот, например, выходит человек из храма — а студент ему в руки такую коробку: «Что это?» — «Да это, бабушка, вам…».

И вот тут возникла ситуация, которая затронула очень остро лично меня. У нас работал один прораб — работал хорошо, но, как оказалось впоследствии, был нечист на руку. Когда распределяли эти коробки, он получил на всех рабочих, которые были в его непосредственном подчинении. Но, думая, что они не знают, что эти коробки должны раздаваться бесплатно, этот прораб стал их рабочим продавать. Понятно, что люди были обижены, и они заподозрили в этой афере в том числе и меня и пожаловались владыке Александру. Я ничего тогда об этом не знал, владыка Александр ничего мне не сказал — он просто этому не поверил. В 1991 году я отправился в Ставрополь, куда был назначен ректором, и когда спустя год приехал в академию, встретился с заместителем ректора по административно-хозяйственной работе. Разговариваем, спрашиваю: «Как дела?», а он говорит: «Да ты знаешь, у нас тут такой прораб был, вроде хороший, а проворовался. И ты знаешь, в чем дело-то было? Рабочие сказали, что подозревали и архимандрита Евгения…».

Владыка Александр не поверил, и я ему очень благодарен за это. Ведь он мог, как говорится, с плеча рубануть — человек он был резкий, и с такими вещами не мирился. Но он не поверил, и время показало, что он был прав.

Я уже упомянул, что в 1991 году был назначен в Ставрополь. Здесь тоже своя есть предыстория. Я был тогда инспектором МДС. А владыке Александру как председателю Учебного комитета пришло указание из Патриархии, что нужно подобрать кандидатуру на должность ректора Ставропольской семинарии. Он вызвал меня к себе и говорит: «Вот, у меня просят ректора, я должен вопрос решить. За счет кого? Академий ведь только две. Хотите? Я буду предлагать вашу кандидатуру. Не хотите? Не буду предлагать». Я отвечаю: «Конечно, не хочу. Уезжать из академии, из Лавры — не хочу». — «Ну ладно, идите, занимайтесь делами». Этот разговор состоялся дня через два-три после праздника преподобного Сергия, после 18 июля. Мне неспокойно: вроде бы должны назначить на новое послушание, но — тишина… Состоялось очередное заседание Синода, решения никакого не было. В начале десятых чисел августа я начал проводить собеседование с поступающими в семинарию. И вот помню, я разговариваю с очередным абитуриентом, и вдруг раздается звонок: «Ну, ты в Ставрополь собираешься?». Причем у владыки, заметно, было отличное настроение: на «ты» он говорил только, когда у него было очень хорошее настроение. А так он был обычно очень деликатен, всегда на «вы»… Я говорю: «Владыка, так ведь разговор-то у нас как-то неопределенно закончился…». — «Все. Патриархом подписано, собирай чемодан». — «Хорошо. Кому сдавать дела?». Он ответил. А я был инспектором меньше года, поэтому еще не зарос бумагами, сдал дела в десять минут и пошел собирать чемодан. И 13 августа уже ехал в Ставрополь.

Нужно сказать, что многие не принимали владыку за его некую жесткость, административную требовательность. Не понимали, думали подчас, что он слишком строго придирается, — но вот эта строгость была его особенностью. Через некоторое время после моего назначения один человек мне как-то сказал: «Что ж он тебя отправил в Ставрополь? Ты же ему служил верой и правдой». Но я совершенно себя не считал ни сосланным, ни изгнанным из академии, нет! Ведь кому-то надо было стать ректором в новообразованной семинарии? Кстати, я никогда не чувствовал себя каким-то «приближенным» к ректору человеком. Были и более близкие ему люди, но абсолютно одинаковую требовательность владыка Александр предъявлял ко всем. И если он отправлял кого-то на определенное послушание — это надо было рассматривать именно с той точки зрения, что это необходимо для Церкви. А совсем не так: «Кто мне служит, улыбается — тот пусть будет при мне, а кто не очень — куда-то отправим…». Вот этого в нем не было абсолютно! И когда мне сказали, что вопрос о моем назначении решен — у меня тоже вопросов никаких не возникло. Если руководствоваться своими «хочу» — «не хочу», где лучше, где хуже — тогда можно говорить о чем угодно, только не о служении Церкви. И я по сей день сохраняю чувство благодарности владыке Александру.

Когда владыка был на покое и жил здесь, в Сергиевом Посаде, я приезжал из Ставрополя, его навещал. В 1994 году я был назначен исполняющим обязанности председателя Учебного комитета, а в 1995 году — ректором академии. То есть, по сути дела, я встал на те должности, которые раньше занимал он. И когда мы с владыкой встречались, разговаривали, он живо интересовался, как там сейчас, что планируется делать дальше, говорим ли мы с Патриархом на тему развития духовных школ. И я понимал, что он переживает, поскольку он почти всю свою жизнь отдал Московским духовным школам. Несмотря на то что прошли годы, в нем сохранялось внутреннее сопереживание жизни академии, всем тем процессам, которые начинались на его глазах, его трудами.

Я навещал его и в Саратове — по храмам проехали, прошлись по набережной. Все на нас смотрели: вот, два попа идут… Потом сидели, разговаривали. В Саратове у него были разногласия со светской властью. Он рассказал, что где-то в епархии была построена церковь, в росписи которой губернатор изобразил себя. И когда он попросил храм освятить, владыка заявил категорично: «Не буду освящать, пока не уберешь себя». Это я от него слышал. В Лавре ему много приходилось общаться с представителями власти, и он был с ними предельно дипломатичен. Но мог, конечно, в принципиальных вещах и резко отказать — даже власти. К тому же и время уже было совершенно другое…

Я, конечно, знал, что он тяжело болел, но известие о его кончине было абсолютно неожиданным. Рождество. Где-то под вечер, уже после богослужения я вышел на улицу. Хожу, гуляю, а меня разыскивают: «Тебя владыка Арсений просит позвонить». Я звоню. «Скончался владыка Александр. Поедешь?» — «Конечно, поеду»…

* * *

Протоиерей Максим Козлов, первый заместитель председателя Учебного комитета, профессор МДА:

— Владыка Александр был моим первым ректором, при котором мне пришлось трудиться в корпорации МДАиС.

Он был величественным архиереем. Это именно то слово, которое к нему очень подходило. Само по себе это не хорошо и не плохо, просто довольно точная его характеристика. У владыки всегда была хорошая ряса, из хорошего материала, тщательно подобранные подрясники, подстриженная борода. То, как он шел по коридору, как смотрел, как благословлял — все это вызывало трепет. Не страх, не желание вжаться в стену, что тоже бывает в иных случаях, а именно трепет.

Владыка Александр великолепно умел проводить советы и вообще прекрасно организовывал внутриакадемические публичные мероприятия. Он всегда держал все нити в своих руках: никогда мероприятие не было перезатянуто, не бывало и пустой говорильни — когда нужно, владыка мог пресечь дискуссию. С другой стороны, он не был человеком, который не давал высказаться. В этом смысле, при нем в духовных школах царили должная ученость в соединении со свободой и послушанием. Было хорошее время…

Случались и ситуации юмористические, из которых владыка выходил с большим достоинством. Остальным участникам тоже было необидно… В Московские духовные школы поступил пожилой преподаватель русского и французского языка Гаврила Михайлович Макаров — человек совершенно нецерковный, но, как сейчас принято говорить, сочувствующий. Поначалу он даже не крестился во время молитв, только кланялся. И вот в начале Великого поста студенты решили подшутить над Гаврилой Михайловичем, а заодно немного отдохнуть от занятий словесности. Они с серьезным видом объяснили ему, что раз Великий пост, значит, нужно больше молиться. Гаврила Михайлович со всем уважением к православной вере и традициям согласился с этим. И студенты стали на каждом занятии читать канон — а это минут сорок. Ползанятия — долой. Макаров терпел, терпел, но потом пришел к владыке ректору и взмолился: «Владыка! Я очень уважаю церковный устав и с почтением отношусь к верующим людям, но не успеваю по программе!..». Владыка Александр выслушал Гаврилу Михайловича и пришел на следующее его занятие — только стоял за дверью и слушал внимательно чтение канона. И перед девятой песнью он внезапно вошел в аудиторию и провозгласил: «Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим». Что было со студентами — можно представить. Как они дочитывали канон — не знаю, но больше на занятиях по русскому и французскому так долго не молились.

Корпорация московских духовных школ должна быть благодарна владыке Александру за то, что он в первой половине 80-х годов (а ректором он стал в 1982 году) принял очень смелое решение: укреплять корпорацию за счет, как тогда говорили, «варягов» или пиджачников — людей, которые приходили из светской высшей школы. Они были разной степени церковности, и уж точно — с иной системой воспитания, чем те, кто жил внутри церковно-административной системы многие годы. Протоиерей Валентин Асмус, протоиерей Александр Салтыков, протоиерей Владимир Иванов, протоиерей Владислав Цыпин, ныне покойный Михаил Михайлович Дунаев, Алексей Константинович Светозарский, Алексей Иванович Сидоров, Николай Константинович Гаврюшин, Владимир Михайлович Кириллин — вот люди, в значительной мере определяющие сегодня или в недавнем прошлом определявшие лицо Московской духовной академии. Все они появились при владыке Александре.

Помню, на одном из советов обсуждался вопрос, как указывать цитаты из Священного Писания в катехизисе святителя Филарета при переиздании: на церковно-славянском или на русском. Поразило, что владыка Александр тогда сказал: «Неужели мы сейчас будем цитаты из Священного Писания переводить по-славянски?». И потом, задумавшись, продолжил: «Я бесконечно люблю славянское богослужение и не представляю, как мог бы молиться иначе. Но я понимаю, что может прийти время, когда нашей Церкви будут нужны богослужения на русском языке». Это была вторая половина 80-х годов. Никакой конкретики за этими словами не стояло, но слова эти были произнесены.

Нельзя не сказать вот о чем: насколько владыка Александр был на месте в свое время, в свою эпоху, насколько он был любим Святейшим Патриархом Пименом, настолько же он не вписался в эпоху последующую. Как человек со сложившимися взглядами, системой поведения, он не сумел адекватно отреагировать на те изменения, которые произошли в нашем Отечестве потом. Он не смог не только встроиться в это время, но просто почувствовать свое место в нем. Это совпало и с очень трудным периодом в Московских духовных школах, который кончился уходом владыки с поста ректора и даже за штат. Тогда он жил в скромном домике в Сергиевом Посаде, где о нем заботились студенты МДА. Участь архиерея на покое — это отдельная тема, требующая своего комментатора. Но все равно нельзя забывать, что и это время было, и что владыка Александр переживал этот период достойно.

Мне приходилось бывать в Саратове и молиться на могиле владыки, служить там панихиду. Благодарю за это нынешнего саратовского архипастыря, Митрополита Лонгина. Сегодня владыка Александр вспоминается мне как человек искренний, посвятивший свою жизнь Церкви и много сделавший для нее. Не по тому, что он не смог, не по его ошибкам и немощам, а по тому, что он реально сделал, нужно его вспоминать, и вспоминать — с благодарностью.

* * *

Протоиерей Владимир Воробьев, ректор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, заместитель председателя Учебного комитета:

— …Проблемы возникли в связи с моим рукоположением в священники. Инспектор академии и семинарии, ныне покойный архиепископ Александр (Тимофеев) сказал, что обычным порядком рукоположить меня не удастся. Причина была все та же: документы на рукоположение проверял уполномоченный, который ни за что не пропустил бы кандидата наук. Тем более что меня уже «проглядели», когда я поступал в семинарию. Однако и здесь мы нашли лазейку: владыка Александр сказал, что во время Страстной и Пасхальной седмицы документы на проверку не забирают. Но рукоположения из-за этого не останавливали, а просто потом посылали документы постфактум.

Так я стал священником. Уполномоченный был рассержен — он даже запретил на три месяца рукополагать москвичей. Первым после меня был рукоположен отец Димитрий Смирнов1.

* * *

Архиепископ Егорьевский Марк, руководитель управления Московской Патриархии по зарубежным учреждениям:

— У него такая была традиция: имена всех людей, которых он рукополагал — священников, диаконов, — заносились им на листочек, в который постоянно допечатывались имена новых ставленников, и когда я его знал, это был уже достаточно внушительный список. И каждый раз за богослужением, во время «Достойно есть…», он этот синодик читал. Я ни у кого больше подобной практики не встречал — чтобы архиерей молился о всех, кого он рукоположил. Это очень ответственный подход, когда архипастырь не только возлагает руки на человека, но и помнит, и поминает за Литургией всех тех людей, которые через него были удостоены благодати священного сана.

* * *

Иеромонах Иов (Гумеров), насельник Сретенского монастыря, кандидат богословия, преподаватель МДА:

— Он был человеком цельной, непоколебимой веры. Однажды мы обсуждали один духовный вопрос, и он сказал: «Ко мне приезжал академик Раушенбах. Он утверждал, что догмат о Пресвятой Троице может быть доказан математически. Я ответил ему, что вполне это допускаю, но в таком случае мы лишаем человека подвига веры — блажени не видевшии и веровавше (Ин. 20, 29)».

Знаменательно, что владыка отошел ко Господу в великий праздник Рождества Христова, совершив Божественную литургию, а сороковой день пришелся на праздник Сретения Господня. Верю, что для него этот день был днем радостной встречи с Богом, Которому он служил как христианин и как архиерей.

Источник: Господь - крепость моя: Памяти Архиепископа Александра (Тимофеева). Саратов: Изд-во Саратовской митрополии, 2013. Редактор-составитель Наталья Горенок