Русские писатели – будущим пастырям (Часть 1. Александр Архангельский, Алексей Варламов).

31 августа 2018 г.

Служение священника во многом связано со словом: проповедь в храме, разговоры с прихожанами и случайно зашедшими в храм людьми, для кого-то –преподавание и иные послушания, связанные с написанием или произнесением текстов. Именно словесным стадом святые отцы и церковные писатели называют паству, а одним из вариантов перевода греческого слова «логос», которым апостол и евангелист Иоанн Богослов назвал Сына Божия, является «слово». В преддверии 1 сентября к будущим пастырям обращаются те, чья творческая деятельность связана со словом – русские писатели. Цикл открывают напутствия литературоведа, писателя и тележурналиста Александра Архангельского и ректора Литературного института, писателя и публициста Алексея Варламова.

Александр Николаевич Архангельский  - российский литературовед, литературный критик, публицист, телеведущий, писатель. Член Союза российских писателей (сентябрь 1991). Член жюри Русского Букера а 1995. Академик-учредитель (1997) и президент (1997—1999) Академии русской современной словесности (АРСС). Член Административного совета Букеровской премии (1999—2002). Член жюри премии имени Аполлона Григорьева (2005), литературной премии «Большая книга» и «Русской премии» (2006). Член Академии Российского телевидения с 2007 года. Финалист конкурсов «ТЭФИ-2005» и «ТЭФИ-2006» в номинации «Ведущий информационно-аналитической программы». Победитель конкурса «ТЭФИ-2011» в номинации «Ведущий информационно-аналитической программы» категории «Лица». Профессор факультета медиакоммуникаций Высшей школы экономики. Автор книг "Цена отсечения", "Тем временем", "Музей революции". 

Дорогие студенты,

сердечно поздравляю вас с поступлением, началом учёбы и более чем важным выбором. От того, какими вы станете, зависит не только ваша личная судьба, но и судьбы многих людей, которые приходят в Церковь, а иногда уходят из неё. Или не приходят, но хотят разобраться, понять. Или не хотят ни в чём разбираться, а хотят враждовать. И выход из всех этих противоречий предстоит искать вам, вашему поколению церковных соработников, причём следуя двум трудно сочетающимся принципам – «не навреди» и «не поступись главным».

Мне когда-то очень повезло. Незаслуженно, авансом, который я до сих пор не сумел отработать. В 1980 году будущий крестный привёл меня в знаменитую московскую церковь Ильи Обыденного, в просторечии Обыденку. И там я встретил и священников, и прихожан, которые обладали великим коллективным даром – следовать обоим этим принципам. Ты мог думать как угодно вольно, тебя не прогоняли, любовь к тебе не становилась меньше, но никто не скрывал, что с тобой не согласны. Ты менялся постепенно, сам, без давления и окрика. А в чём-то сохранял свои позиции, но уже осознанно и выстраданно. Любовь и свобода, строгость и верность – Господи, какое счастье! Сияющим ангельским отблеском мерцал в алтаре великий отец Владимир Смирнов, он уже не служил, был слишком стар, но само его присутствие и было службой. После вечерней иногда грандиозно проповедовал сухой, почти безбородый, в тяжёлых очках, но лёгкий и огненный отец Сергий Борздыко. Мягко, ненавязчиво, с небесным смирением исповедовал отец Александр Егоров – посторонним она казался очень простым, однако в действительности был не просто глубоким, а глубинным священником.  И с каждым годом становился все прозрачнее, так что ты (звучит красиво, но это правда) начинал видеть сквозь него – ту вечность, которой он служил. А молодой и строгий тогда отец Вячеслав Резников, которого довольно скоро отправили служить в Серпухов, слишком популярен был у молодёжи, слишком многих привёл ко Христу… А любимый всеми чтец, наделенный трубным гласом? А внучка составителя Дивеевской летописи, в будущем канонизированного священномученика митрополита Серафима (Чичагова), которая стояла у свечного ящика, оставив в прошлом докторскую диссертацию, научное признание и славу? А другой ученый, доктор геологических наук Глеб Каледа, который был, как выяснялось, тайным священником? А не ученые, и от того ничуть не менее глубокие прихожане, которые жили так, как верили, без малейшего лукавства? Всех хочется помянуть добрым словом, каждому поклониться.

Я это всё к чему? К тому, что в Обыденке встретились интеллигенты и не интеллигенты, равнодушные к политике и подпольно вовлечённые в неё, думавшие по-разному, но любившие и уважавшие друг друга; это не был закрытый приход для «умников» или «простецов», «словесных» или «молчаливых», и поэтому он был как преддверие рая. И если бы не мудрость тех священников, которые в Обыденке служили, если бы не их умение соединять твёрдость и мягкость, неуступчивую верность истине и доверие к любому приходящему – я бы доступ в этот рай не получил.

О таких людях Церкви все мы мечтаем, на таких служителей в новых и новых поколениях надеемся. И в связи с этим скажу несколько слов о предмете, которым занимаюсь, о литературе. Чем она может помочь вам сейчас – и в будущем? И вообще – зачем она? Порою приходится слышать, что для выражения правильных мыслей и создания примеров для подражания. Или на худой конец для «доставки» симпатичных образов священства. Как в «Соборянах» Лескова. Если же нет ни того, ни другого, ни третьего, то литература никуда не годится. А поскольку здесь и сейчас, как правило, писатели пишут о другом и для другого, то лучше вовсе обойтись без них. Не читать современную литературу самим, не советовать прихожанам. Вот когда сегодняшние авторы напишут новых «Соборян», тогда и поговорим.

Что на это возразишь? И мысли важны, и положительные образы случаются. Но всё-таки дело не в этом, а в том, что серьёзная литература вообще имеет другое призвание, как минимум здесь и сейчас. Она не морализатор, не идеолог праведности, не поставщик примеров для подражания, «делать жизнь с кого»; её задача не столько проповедь, сколько исповедь. Не столько ответ, сколько вопрос. Не столько положительный пример, сколько глубина человеческих характеров и настоящее сгущение проблем. Я сам готов назвать современные книги, где есть и примеры, и мысли, которые не вызовут возражений у самого строгого церковного читателя. Но основной массив иной, и я смиренно призываю от него не отворачиваться, не вступать в конфликт с книжной современной культурой. Потому что это очень плохо. И для неё, потому что она, не ощущая никакого интереса церковной среды, отвечает на её ожидания полным равнодушием. А равнодушие чревато омертвением. И для церковной среды, потому что словесность, помимо радости от самого процесса чтения, даёт читателю связь с тем современником, которого мы часто не видим, не знаем, не понимаем. Она показывает ту картину мира, которую не всегда хочется (а часто – не удаётся) видеть. То есть не даёт закрыться от реальности, со всеми её тревогами, маниями, самообманами, но и с её надеждами, и с её бедами, и с её радостями.

Литература – предмет для живых размышлений, а не задачник с готовым ответом в конце. Она нуждается не столько в приятии и одобрении, сколько в ответном чувстве, в готовности к диалогу. Если так к ней относиться, она не обманет. Она не предложит удобные выводы, вызовет возражения и даже протест, но даст пищу для раздумий и энергию поиска правда. И кто знает, может быть, в итоге взаимное напряжение церковной и нецерковной интеллигенции (а я его чувствую остро) ослабнет, вернётся взаимное доверие с правом на обоюдное уважительное несогласие. Доверие растопит лёд, и тогда напишутся «Соборяне». Пусть не сразу. Пусть не сейчас.

Алексей Николаевич Варламов – доктор филологических наук, ректор Литературного института, писатель и публицист, исследователь истории русской литературы XX века, Член Союза российских писателей (с 1993), главный редактор журнала «Литературная учёба» (2011—2016), лауреат Национальной литературной премия «Большая книга» (2007), Патриаршей литературной премии (2013), премии Премия «Студенческий Букер» за роман «Мысленный волк» (2015), международной премии  "Писатель XXI века" (2015). Постоянный автор серии «Жизнь замечательных людей» (выпустил книги о Михаиле Пришвине, Александре Грине, Алексее Толстом, Григории Распутине, Михаиле Булгакове, Андрее Платонове, Василии Шукшине), автор романов «Мысленный волк», "Душа моя Павел", сборников рассказов «Все люди умеют плавать» и др.:

Я всегда испытывал огромное уважение,  удивление, восхищение,  когда встречал молодых людей, решивших получить духовное образование и стать священниками, и никаких напутственных слов сказать, наверное,  не смогу, ибо  привык напутствия  от людей церковных  получать. К тому же боюсь что-нибудь напутать в мудреной церковной  лексике, не так обратиться, не то слово употребить, но есть тема, которая представляется мне важной и родной.

Некоторое время тому назад довелось мне услышать про частное мнение одного уважаемого протоиерея  относительно  чтения  художественной литературы. Правда, услышал я не напрямую от него (поэтому и имени называть не стану), а в эмоциональном пересказе очень   умной, страстной литературной дамы. А  идея  у батюшки  была такая. Не надобно  христианину читать ни классику, ни современную литературу. Ничему хорошему они не научат. Все, что необходимо человеку, есть в Писании, в святоотеческой литературе, в житиях,  а худлит, беллетристика – это лишнее, пустое, ненужное. Мысль это конечно крайняя, полемичная, но ведь еще и Василий Василий Розанов, великий умница и путаник,  толковал о том, зачем де русские классики тратили столько времени на таких ничтожеств, как Онегин или Печорин. И если  задуматься: а в самом деле   чему научит современную девушку, ну например,   «Гроза»?  А  «Обломов», а «Дама с собачкой»? Почему действительно, писатели, как правило,  избегают писать про счастливые семьи, а все больше норовят про несчастные, про соблазны, измены и искушения? Зачем все это?

У меня у самого готовых ответов на эти вопросы  нету, но одно знаю наверняка: литература  совершенно точно не учебник жизни и не надо к ней как к учебнику относиться. Герцен, которому принадлежит знаменитое изречение  «Мы не врачи, мы боль», произнес эту фразу, нечаянно ставшую фактическим кредо русской словесности, не с гордостью, а с печалью, можно даже сказать, со смирением и извинением перед русской публикой: не ждите от нас многого, не просите рецептов, мы не врачи, мы всего лишь боль.  И это очень верно.  Так что же, читать  или не читать? Насколько  мне известно,  студенты семинарии литературу изучают, рассказывают, что одно время в Троице-Сергиевой Лавре лекции по сему предмету  читал сам  Владимир Николаевич Крупин; есть многотомный  учебник по истории русской литературы, написанный  с церковных позиций замечательным ученым  Михаилом Михаиловичем Дунаевым.  Там много верного, правильного сказано, но иногда очень уж  прямолинейно, а как заметил один мой знакомый священник, промысел – штука не линейная. Вот и литература нелинейная тож, и как две эти нелинейности пересекаются и взаимодействуют, наблюдать очень интересно и поучительно.

Переиначивая Тертуллиана, я бы  так  сказал: русская литература по натуре христианка. Ибо  как бы трудно, затейливо, прихотливо ни складывались отношения между нею и Церковью,  сколько бы ни удивлялись мы и не сокрушались, например,  из-за того, что Пушкин и Серафим Саровский жили в одной стране, в одно время,  а друг о друге ничего не ведали  (правда, насколько тогда вообще в России батюшку Серафима знали, большой вопрос, а вот то, что Пушкина знал и отвечал ему стихами святитель Филарет Московский –  факт), тем не менее русские писатели в вершинных своих книгах всегда были на христианской  стороне.  Из этих книг  самое любимое и драгоценное  для меня сочинение – «Капитанская дочка». Так получилось, что буквально несколько дней назад был я в Царском Селе и ранним утром, когда парк только открылся и еще не был заполнен любознательными китайскими туристами,   набрел на  то место, где Маша Миронова случайно (а на самом-то деле и нет – промыслительно! -  как и все в пушкинском мире) встретилась с императрицей и попросила у нее не справедливости, а милосердия для своего жениха. Не знаю, почему, но всякий  раз перечитывая пушкинский роман, я  ловлю себя на благоговейном, почти что религиозном чувстве – как он все угадал, откуда он это знал?  Ведь по сути-то речь в романе  шла именно о справедливости, Гринева несправедливо осудили,  но Пушкин знал, что превыше  всего стоит милосердие – то, что не уразумели  мы  в страшном ХХ веке и именно из-за дурно понятой справедливости, устроили страшную, кровавую резню, о которой тот же автор сказал: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…»

Или таинство брака. Ведь как серьезно «несерьезный»  Пушкин к нему относился!  И в жизни, и в литературе. Я даже  не говорю про Татьяну Ларину.   Вспомним «Метель». Казалось бы, нелепая, почти анекдотическая, насквозь пародийная  – даром что ли Баратынский, читая,  ржал и бился – история о том, как сентиментальная барышня в полубреду, презрев благословение родителей (чего, кстати,  не посмела сделать куда более решительная  по характеру Маша Миронова!) повенчалась по ошибке не со своим бедным  женихом,  а с проезжим офицером. Но   с какой важностью  они оба к этой «шалости» относятся в течение многих лет! Ни он, ни она о новом браке даже  не помышляют,  хотя по факту никого брака не было,  непонятно,  был ли он записан в церковных  книгах,  и вообще  можно было бы им  запросто  пренебречь. Но… церковное таинство состоялось, и значит, все, повернуть назад нельзя. Или как сказано опять же в связи с венчанием в другой пушкинской повести:   «Поздно, Дубровский, я обвенчана…» А в «Метели» с ее счастливыми концом можно только опять же   промыслительно - встретиться. «И вы не узнаете меня?» - Бурмин побледнел…  и бросился к ее ногам». Вот он пушкинский мир, где все под присмотром свыше и где случай – орудие Промысла.

Я к чему это все веду. К тому, что художественную литературу -  не скажу душеспасительно, но – несомненно  душеполезно читать. Она питает, заставляет думать, сочувствовать, сопереживать. Она может быть и средством,  и целью, и проводником. Есть  хрестоматийный пример, как советское время огромное число людей пришло в Церковь, прочитав «Мастера и Маргариту» - роман, к которому многие в церковной среде относятся неодобрительно, и тем не менее факт есть факт. Недаром такой выдающийся богослов, как Иоанн Шаховской,  написал вскоре публикации булгаковского романа: «Впервые в условиях Советского Союза  русская литература серьезно заговорила о Христе как о Реальности, стоящей   в глубинах мира.   Однако то, что говорят булгаковские страницы о Спасителе и о Пилате, исторически не точно. Злая сила по-своему воскрешает евангельские события, где она была побеждена. Но и сквозь эту неточность и смещенность  евангельского плана удивительно ярко видна основная трагедия человечества: его полудобро, воплотившееся в Римском Прокураторе Понтии Пилате. Воланд — главная сила зла — не мог совершенно исказить Лик Христов, как не в силах   был и скрыть великой реальности существования Христа Иисуса".   Однако роман  Булгакова, даже опубликованный, достать и прочитать было делом нелегким, как было очень трудно купить и прочитать в СССР Евангелие. И опять же помогала художественная литература. Помню, как  подростком я   впервые прочитал фрагмент Евангелия в «Преступлении  и наказании»  и  был сражен. Стилем, интонацией, вторжением в книгу, в жизнь. Я по сей день безбожной  советской власти  благодарен за то, что она этот роман нам в школьную программу, можно сказать,  навязала, хотя это было  очень странное и опять-таки весьма  нелинейное решение. Потому что то был по-настоящему несоветский роман, кричаще несоветский. Понятно, что и Пушкина, и Лермонтова, и  Гоголя, и Толстого, и Чехова советскими тоже не назовешь, но они как-то были сами по себе, они той жизни напрямую  не противоречили. Скорее ее наперед не замечали.  А Достоевский замечал и из нее заранее возмутительно выламывался. А он как будто тоже наперед свое знал и любознательным ищущим русскими мальчикам, которые готовы были звездное небо над головой перекроить, рассказал историю про блудницу и убийцу, которые вечную книгу читают, и этот дом в Питере до сих пор на канале Грибоедова стоит.  Но Достоевский не только несоветским был. Он и нашу нынешнюю гламурную, буржуазную жизнь был бы готов разнести не меньше. Кто из героев «Преступления и наказания» в нашей жизни  итоге восторжествовал? Раскольников раскаявшийся? Свидригайлов, Сонечка, Разумихин, Лебезятников, Порфирий Петрович (вот загадочный персонаж – хотел в монахи податься, а стал следователем и буквально вытащил Родиона Романовича из самоубийственной петли)? Нет, не они. А - самый отвратительный у Достоевского герой  господин Лужин. Вот победитель по обе стороны океана, и стоило столько крови лить, чтобы дать ему восторжествовать?

И так о каждом  русском писателе, о каждом нашем путеводителе, о нашем вечном спутнике, по справедливому выражению  Мережковского, можно долго-долго говорить, спорить, соглашаться и не соглашаться.  Искать явные и тайные смыслы, ибо литература – это искусство смыслов, и тем она помогает и  жизнь нашу, и историю,  и загадочную человеческую природу лучше понять.  Только при коммунистах худо-бедно мы эти книги в школе читали, мы Пушкиным аукались, как аукались его именем по обе стороны границы русские люди в эмиграции и в метрополии, сохраняя себя как народ,  а при демократии нам дали «свободу» - хочешь читай, не хочешь не читай, главное сдай ЕГЭ. А кому это было нужно? Зачем? А болонская система в высшей школе? ("Заведите себе лучше  болонку", - сострил один из моих товарищей) Для  чего  потребовалось ломать то, возможно,  единственно доброе, что при советской власти было – вменяемую, разумную систему образования и слепо копировать не очень удачную западную? Мне бы очень хотелось, чтобы церковное образование миновала эта модная напасть, чтобы в наших духовных школах, в семинариях и  академиях процветал разумный консерватизм, чтобы там никто ни с кем не состязался,  не гнался  ни  за Ринцем, ни  за индексами Хирша и Scopusa,   ни за прочей ерундой, которая буквально убивает сегодня светское образование, а  особенно гуманитарное, чтобы лукавая цифра не душила то живое, человечное, что первее всего необходимо в отношениях между учеником и учителем, чтобы хотя бы здесь,  у "клерикалов",  образование не стало  сферой услуг, местом купли и продажи знаний.

А литература, что ж,  она будет всему живому и человечному союзницей, потому что такова ее природа. Неправильная, противоречивая, несовершенная, но как справедливо сказал, один недоучившийся семинарист, других писателей у меня для вас нет. Читайте их,  отцы и братия…

Портал Учебного комитета РПЦ