Преподаватели и студенты академии вспоминают монахиню Сергию

09 марта 2010 г.

9 марта 2010 года в четвертую годовщину смерти монахини Сергии(Слеповой) преподаватели и студенты Московской духовной академии молились за панихидой в Покровском академическом храме.

Жизнеописание монахини Сергии.

Монахиня Сергия (Слепова Елена Петровна). Родилась в 1932 году 6/19 мая – в день памяти Иова Многострадального[1], что было весьма символично: с самых молодых лет матушка была очень болезненна, не говоря уже о тяжких страданиях в ее последние годы. Прожила всю жизнь в Сергиевом Посаде. С тринадцати лет стала регулярно ходить в церковь. А после открытия Троице-Сергиевой Лавры ревностно посещала лаврские богослужения. После школы окончила Сергиево-Посадский техникум игрушки. Несколько лет работала в аптеке. Ухаживала за проживавшей в МДА монахиней Евфросиньей (в здании нынешнего медицинского изолятора). С начала 70-х годов трудилась в Московской духовной академии, смотрительницей в ЦАКе[2]. В 1986 году – незадолго до пожара в академии – уволилась на пенсию по состоянию здоровья. Скончалась 9 марта 2006 года.

Духовные наставники. Первая настоящая духовная наставница – Мария Николаевна Красноцветова – вдова репрессированного священника, сама прошедшая лагеря, многодетная мать, позднее принявшая монашеский постриг (монахиня Мария) – близкие звали ее «Бабушка»[3]. С ней матушка познакомилась через ее внучку (теперь монахиня Ольга в Переяславском женском монастыре). М. Н. Красноцветова привила ей любовь к чтению духовной литературы, через нее матушка полюбила сочинения святителя Феофана Затворника. Именно «Бабушка» заложила основы церковности, духовной жизни. «Бабушка» познакомила ее и с протоиереем Тихоном Пелихом[4].

Совсем молоденькой девушкой Елена Петровна уже ходила к нему в храм пророка Илии. По ее словам, отец Тихон часто звал ее на клирос, где они часами беседовали. Она исповедовалась у него вплоть до знакомства с отцом Тихоном (Агриковым), просилась к нему в духовные чада – но тот ответил, что «монашеское настроение должно окормляться священником – монахом».

С начала 1960-х годов матушка стала духовной дочерью архимандрита Тихона (Агрикова). У матушки среди дневниковых записей есть запись и о том, что она, наконец-то, после долгих молитв, нашла духовного отца. Написала она об этом с большой духовной радостью, благодарностью к Богу. Еще она вспоминала, что как-то увидела двух студентов академии, прогуливавшихся рядом с Лаврой (а это были отец Кирилл (Павлов) и отец Тихон (Агриков), тогда еще просто студенты). Стоявшая рядом подруга сказала ей: «Вот, эти студенты хотят стать монахами...» Тогда матушка про себя взмолилась: «Господи! Ты ведь видишь, что у меня нет духовного отца! Может, хотя бы из этих студентов кто-нибудь станет моим духовным отцом?» - позднее так и случилось! У отца Тихона она окормлялась до 1970 года (год изгнания отца Тихона из Лавры).

Для матушки это были счастливейшие годы – отец Тихон, духоносный старец, полностью удовлетворял все духовные запросы, под его руководством она была беспечальна. Именно в эти годы (1964) матушка, по благословению архимандрита Тихона, тайно принимает монашество. Во время вынужденной разлуки она переписывалась с отцом Тихоном (у матушки сохранились несколько писем). В начале 70-х матушка съездила к отцу Тихону в Мукачево: это была их последняя встреча. Духовник ответил на все вопросы – и, как оказалось позднее, разрешил все недоумения на оставшуюся жизнь. После этой встречи матушка с ним уже не виделась. Несомненно, отличительные черты отца Тихона – простота, любовь, дар утешения – во многом передались и самой монахине. Он был ее настоящим духовным отцом, они очень близки были по духу, родственные души.

С конца 70-х годов матушка была под руководством архимандрита Георгия (Тертышникова), до его кончины. Именно матушка приютила отца Георгия у себя в доме в тяжелые для него годы изгнания из Московской академии и Лавры (1983-1986).

Работая в академии, матушка Сергия была близка схиархимандриту Иоанну (Маслову), пользовалась его советами, весьма его уважала, но духовным чадом его не стала: все-таки духовное руководство отца Иоанна очень отличалось от того, к чему монахиня привыкла у отца Тихона. В отличие от строгого неукоснительного послушания (что было главным у отца Иоанна), архимандрит Тихон «как мамочка» жалел и ласкал своих духовных чад, воздействуя почти исключительно любовью. Как это похоже на саму монахиню Сергию в ее общении с людьми!.. Матушка еще так объясняла, почему так и не пошла под руководство отца Иоанна(Маслова): она боялась, что в этом случае она станет его духовным чадом и перестанет быть духовным чадом Батюшки (то есть отца Тихона). Матушка благодарила Бога за его милость к ней, ведь она никогда не оставалась без духовного руководства: «Меня словно бы передавали с рук на руки», – удивлялась она. Последние два-три года жизни матушка исповедовалась у иеромонаха Варнавы (Лосева).

Монашество. Матушка имела несомненное призвание к монашеской жизни и ревностную любовь к монашеству. Еще лет в 13-14 как-то один священник стал говорить ей о замужестве, о качествах хорошей жены, но матушка, повинуясь безотчетному чувству, резко воспротивилась: «Я никогда не выйду замуж!», на что священник растроганно поцеловал ее и сказал со слезами: «Ах ты, родная моя, если бы так и было!..» «Что такое нашло на меня – не знаю», – вспоминала она.

В другой раз, тоже еще очень молоденькой девушкой, матушка сидела в своей комнатке и думала про себя: «Зачем это другие девчонки красят ресницы и губы?.. А! Понимаю! – это они хотят мальчикам понравиться». И тут с каким-то вдохновением она обратила взор к иконам: «Господи! Так ведь это Ты – мой Жених! Чем же я могу Тебе понравиться?» И в это время от Богородичной иконы произнеслось (даже не звук, а какое-то тихое веяние): «Никогда... не ищи... жениха земного...» После этого она уже не помышляла о замужестве. «А что, матушка, вы совсем не испытывали чувств к мужчинам?», – спрашивали у нее. «Ну что я, по-твоему, бесстрастная какая-то?», – отвечала она. Кончено же и у нее были минуты борений. Вернее сказать, матушка рассказывала только об одном случае. Однажды один ее знакомый молодой человек, студент семинарии, взялся проводить ее до дому. Когда они шли, он вдруг взял ее руку и крепко сжал. Девушка почувствовала, что у нее к нему особенное отношение. Они молча шли по улице, когда дошли до матушкиного дома, она повернулась к нему и твердо сказала: «Нет, все-таки в монашестве лучше». После этого они виделись пару раз уже много лет спустя, когда матушка работала в ЦАКе, а он приезжал в Академию протоиереем – кажется, они не сказали друг другу ни слова.

Каждое лето, в отпуск, матушка на протяжении многих лет ездила в Пюхтицкий монастырь, была близка игуменье, знала многих сестер, духовника обители иеромонаха Петра Серегина. У нее было сильное желание принять монашество именно здесь. Но когда она обратилась с этим к игуменье, та ответила: «Если я заставлю тебя работать наравне со всеми – ты скоро умрешь[5], а если не заставлю – тебя сестры “съедят”, лучше ты живи дома как в монастыре»[6]. Те же слова «живи дома как в монастыре» сказали матушке архимандрит Тихон (Агриков) и иеромонах Петр, духовник Пюхтицкой обители – что матушка и приняла как волю Божию.

По благословению архимандрита Тихона (Агрикова), матушка в 1964 году под праздник Тихвинской иконы Божией Матери приняла постриг от архимандрита Геласия, болгарина (обучавшегося тогда в Академии), позднее болгарский митрополит (уже митрополитом он позже приезжал в Академию, виделся и с матушкой). Постриг долго откладывался, так что однажды матушка прямо-таки возмущенно спрашивала у архимандрита Тихона: «Да что же это он меня не постригает?!», на что духовник только с удовольствием посмеивался, приговаривая при этом: «Ну... он, наверное, занят, дела какие-нибудь...». Позднее матушка говорила, что такое нетерпеливое желание монашества, пострига – очень хороший признак подлинного монашеского призвания, духовного горения. Матушку из-под мантии приняла монахиня Евфросинья, которая, таким образом, была для нее старицей[7].

Последние годы жизни матушка скорбела, что по болезни совсем не может исполнять монашеские правила, нести каких-то трудов и при этом, по смирению, не замечала, что у нее было главное, что должно быть в монашестве – жизнь по Евангельским заповедям, настоящая любовь к Богу и к людям.

Совсем незадолго до ее смерти архимандрит Иларион, ризничий Покровского храма МДА, предложил матушке принять схиму – но та отказалась: «Как я могу принять схиму, если я знаю, что жить по-схимнически не могу: ты же видишь, какая у меня жизнь», говорила она. Видимо, она имела в виду неизбежное в болезни присутствие людей, а главное – невозможность читать молитвенные правила: «Я ведь не знаю даже, как оправдать свою мантию...».

Тайна монашеского пострига матушки была открыта ее духовником архимандритом Георгием (Тертышниковым) без ее ведома. Поместив в своей книге о преподобном Варнаве Гефсиманском (М., 1996) маленькую заметочку об одном из чудес, связанных с преподобным Варнавой, составленную матушкой, он дал подпись: «монахиня Сергия (Елена Петровна Слепова)». Отсюда матушкины знакомые и узнали о ее постриге.

Любя монашескую жизнь, матушка очень радовалась, когда видела желание монашества у приходивших к ней молодых людей. К таким она относилась с особенным расположением, старалась укрепить это желание, говорила о необычайной таинственной радости, которая открывается тому, кто проходит этот путь. Она говорила, что это внутреннее желание монашества уже обязывает человека, и будет погрешительно после этого (даже если не даны внешние обеты) сходить на путь семейной жизни. Тем более она скорбела, когда слышала о падении монашествующих. Однажды ушел из Лавры и женился один иеродиакон, которого матушка знала еще студентом семинарии и академии. Горю матушки не было границ – она проплакала много ночей кряду.

Молодым людям, желающим принять монашество, матушка советовала до монашества одинаково просто (конечно, без вольностей и дерзостей) общаться со всеми – и с мальчиками, и с девочками. Напротив, для тех, кто до монашества подчеркнуто сторонился лиц противоположного пола – почти неизбежными становятся тяжкие искушения.

Любовь к храму, искреннюю и живую, матушка пронесла через всю жизнь. С юных лет каждодневно бывая в храме, она прекрасно знала порядок службы и помнила наизусть множество церковных песнопений. Она очень скорбела, что по болезни ног в последние годы была лишена храма – и радовалась, если среди приходящих к ней молодых людей оказывались певчие: тогда она просила спеть ей любимые церковные песнопения и сама подпевала. «Ну, давай, попросит она, споем еще вот это, мое любимое...» – «Матушка, да у вас, похоже, все любимое!» – «Да, все любимое», – отвечает она, и сама смеется. «Какая красота, какая глубина в церковных песнопениях; как я все это люблю! Как жаль, что люди нецерковные всего этого не понимают и лишаются!» - говаривала она.

Отношение к духовенству у матушки было очень почтительное: «Пока он студент – он для меня Ванечка, Сережа; но как только он принимает сан – то все, стоп: он уже отец Василий, отец Сергий, и отношение у меня к нему уже совсем другое». Матушка, при всей любви к своим духовникам, счастливо избежала частых для женщин соблазнов – недолжной плотской привязанности к ним[8]. «Как-то я стою на службе, выходит служить мой батюшка[9]. Я смотрю, как он служит, и меня начинает охватывать восторженное чувство: «”Ах, какой он, батюшка; ах, как он красиво служит”... “Стоп!” - говорю я сама себе – “Ты для кого пришла в храм – к Богу или к батюшке? Нет, так дело не пойдет!”...» – рассказывала матушка. И она очень хранилась от такой привязанности, пристрастия к духовникам. В другой раз один лаврский духовник[10] после исповеди взял ее за руку и внимательно посмотрел ей в глаза; потом спросил: «Ты ничего не чувствуешь?» - «Нет, ничего... А что я должна чувствовать?» - «Какая ты молодец!», радостно сказал этот духовник и тут же посетовал, что одна женщина, которую он исповедовал, решила, что он к ней неравнодушен. «А для меня, - говорила матушка, - даже странно было слышать, что в батюшке можно видеть мужчину. Ведь батюшка – это не мужчина, не женщина; он... – батюшка!». Конечно, матушке в этом очень помогало то, что она усердно хранила целомудрие – и в мыслях, и в чувствах.

Любовь к святым. Матушка много читала житий святых, любила святых, с удовольствием слушала и сама рассказывала разные подробности из житийной литературы. Очень любила преподобного Сергия Радонежского, чье имя приняла в постриге, святителя Николая, с большим доверием обращалась к блаженной Матроне и Ксении Петербургской – и другим советовала молиться им для устроения своих житейских дел. Много молилась в последние годы святому праведному Симеону Верхотурскому, ожидая от него (и по временам получая) облегчение в болезни ног.

Особенное отношение было у матушки к Царственным Мученикам. В их святости матушка была уверена задолго до общецерковного прославления[11]. Она была прямо-таки возмущена, когда услышала, что иные профессора МДА выступают против их прославления. Очень она любила преподобномученицу Елизавету, особенно по сродству ее духовного пути с матушкиным (сочетание монашества и дел милосердия). За несколько месяцев до смерти – паче чаяния! – матушка была приписана к Марфо-Мариинской обители (это она держала в секрете). По своей любви к животным матушка с доверием и любовью обращалась к священномученику Власию – и по его молитвам часто получала помощь для своих домашних питомцев. Святой праведный Иоанн Кронштадтский, преподобный Амвросий Оптинский, святитель Филарет Московский... – можно продолжать до бесконечности; были ли святые, которых матушка не любила? «Ах, как я все это люблю!..» – говорила она, услышав какое-нибудь житийное сказание. Матушка любила петь акафисты Богородице, святым – молилась просто, по-детски.

Лавра. Академия. С Троице-Сергиевой Лаврой и Московской духовной академией связана вся матушкина жизнь. С самого открытия Лавры (в 1947 г.) она вместе с другими сверстницами (семь девочек – подружек) усердно ходила на все (по возможности) лаврские службы. Эти богослужения, проповеди лаврских духовников, таким образом, стали для нее школой подлинной церковности. Она с простой детской верой внимала всему услышанному, впитывала это. Слово батюшки, сказанное с амвона, было для нее руководством к действию: она спешила исполнить это на деле – помочь страждущему, утешить несчастного. В первое время на территории Лавры не хватало келий для братии, и многие из них жили в городе – и вот, вечерами после службы, эти девочки (в том числе и матушка Сергия) по двое-трое сопровождали какого-нибудь молодого послушника до его квартиры, охраняя от загорской шпаны. Они нисколько не смущались той явной слежки, которая была за приходящими в Лавру, не скрывали своего православия, не обращали внимания на милицию, которая по праздникам ограничивала вход молящимся. Все эти девочки позднее стали или монахинями или матушками, женами священников.

До начала 70-х годов матушка работала в аптеке, а с этого времени ее жизнь связана с МДА. Первое время она несколько лет самоотверженно ухаживала за тяжело болящей монахиней Евфросиней, жившей на территории академии, потом – стала в ЦАКе смотрительницей. По своей общительности, любви к людям, умению дать нужный совет, ободрить, утешить матушка стала подлинной «душой коллектива»[12]. Архиепископ Евгений (Решетников), игумен Никифор (Кирзин), игумен Глеб (Кожевников) – три друга в семинарии и академии – именно тогда познакомились с матушкой, работая с ней в ЦАКе. Любили приходить к ней домой. «Как хорошо у вас дома, Елена Петровна, – говорили они, – можно сидеть и говорить о чем хочешь, не страшась инспекции...». Как-то они были в гостях у матушки, и та сказала: «Вот, у меня есть архиерейский стул – на нем сидели только владыки (а у матушки бывали и владыки в гостях); кто из вас сядет? А то стульев не хватает». «Нет, я не хочу быть владыкой», – сказал отец Никифор, «Я тоже не хочу быть владыкой», – сказал нынешний отец Глеб. «Ну, а я-то уж точно никогда не буду владыкой», – сказал будущий Владыка Евгений и... сел на этот стул. Матушка с удовольствием рассказывала эту историю.

Конечно, матушка хорошо знала протоиерея Алексия Остапова; близким ее другом был покойный митрополит Питрим (Нечаев)[13]; среди ее знакомых – блаженнейший Владимир (Сабодан), митрополит Филарет, экзарх Белоруссии. Вообще все, кто в те годы был связан с ЦАКом, прекрасно знали матушку и любили ее. Она легко вступала в разговор со студентами семинарии и академии, исподволь делилась своим духовным опытом; если было нужно – вразумляла и наставляла, делая это с великой изобретательностью и любовью, и почти всегда достигала цели. Когда матушка увольнялась из академии, отец Иларион очень не хотел, чтоб она уходила: «Мы ведь должны воспитывать студентов, а кроме Вас, Елена Петровна, здесь никто студентов не воспитывает».

Сколько их, матушкиных знакомых, сейчас служит по всему пространству бывшего СССР – епископы, архимандриты, протоиереи; и все помнят ее![14] Матушка любила рассказывать, очень комично это изображая, следующее. Встреча выпускников, несколько лет после академии не виделись – матушка всех знала еще студентами. Встречаются два друга. «Ну, ты кто?» – «Я – архимандрит; а ты кто?» – «А я – протоиерей». Оба сановитые, важные... В последние годы, когда матушка уже не выходила из дома, к ней ходили семинаристы, воспитанницы регентской школы (помогать ей); матушка начинала разговор: кто? откуда? (из какой епархии) – почти всегда находились общие знакомые.

Дела милосердия. Матушка, пока была здорова, почти всегда была занята больными. Кроме вышеупомянутой монахини Евфросиньи – ее родители были у нее на руках, оба тяжело болели последние несколько лет своей жизни[15]. Матушка любила повторять отеческое изречение – что тот, кто помогает больному и терпит его, получает равную с ним награду. Этими словами она старалась подбодрить и тех, кто помогал ей в ее болезни; она жалела их, что они с ней утомляются, не спят из-за нее – это из своих-то немыслимых страданий!

У матушки был несомненный дар утешения. Достаточно было поговорить с ней, чтоб от ее простых слов, от ее сердечного, любовного отношения, разрешались тяжелые сомнения, затихала скорбь, жизнь становилась простой, ясной. Поэтому, знавшие матушку часто приводили своих унывающих, отчаявшихся, запутавшихся в безверии знакомых – и скольким она помогла!

Апостольство. А скольких людей матушка обратила к вере, привела к Церкви! Ее родители были долгое время малоцерковными людьми – но к концу жизни стали исповедоваться, причащаться. Они обвенчались уже совсем пожилыми. Многие соседи, поначалу недружелюбно настроенные к ней, далекие от веры и Церкви, общались с матушкой и приходили к вере, приступали к церковным таинствам, крестились, исповедовались, причащались. Как-то одна верующая девочка познакомилась с мальчиком, хорошим парнем; но тот оказался неверующим. «А ты приведи его ко мне», сказала матушка. И что же? Они беседовали всю ночь – «атеизм» этого мальчика не нашел никакой опоры. Мальчик обратился к вере, поступил в Московскую семинарию, стал священником. Это – один случай из множества подобных! Матушка умела находить простые и сильные слова – а может, действовали не столько слова, сколько любовь, равно изливаемая на всех, «праведных и неправедных», и святая, детская вера и убежденность матушки. Удивительно, но порой матушке удавалось простыми словами разрешить серьезные догматические недоумения приходящих к ней семинаристов – и это притом, что ответы преподавателей казались мало удовлетворительными!

Животные – и на них матушка изливала свою любовь. Те, кто приходил к ней, помнят всех этих Мартиков, Апреликов, Зайчиков, Карушек – собак, котов, ворон и галок, живших у нее[16]. По большей части это были бездомные, брошенные, больные животные из жалости подобранные матушкой, согретые и обласканные. «Они ведь все понимают», говорила матушка, и общалась с ними подчас почти как с людьми. И они в самом деле ее понимали! Призывала и других жалеть, щадить этих тварей; усердно лечила их болезни. Среди прочих у нее жил скворец Масик – очень удивительный. Когда вечером наступало время для передач «Радонежа», он подлетал к радиоприемнику, стучал клювом, «просил» включить радио. Потом сидел и долго «слушал» – внимательно и неподвижно. Сидит он так, а по радио отец Артемий Владимиров говорит: «дорогие мои радиослушатели...» – матушка Сергия смеясь вспоминала об этом. Умер... в Великую Субботу. У матушки было желание подготовить специально для детей радиопередачу о животных, где бы она рассказала разные удивительные, трогательные и смешные случаи из жизни своих питомцев. Но не получилось.

Из надгробного слова иеромонаха Варнавы(Лосева). Матушка своей жизнью показала, что и в такое тяжелое время можно жить по-монашески. Она печалилась, что из-за болезни лишена храма, не может исполнять молитвенное правило, нести трудов. Но она показала, что главное в христианстве и монашестве – не исполнение формальных предписаний, но – любовь, а ее-то матушка изливала на всех, всех любя равно. Она говорила, что «больная, никому не нужная, зачем Бог меня терпит?», но говорила это по смирению – ведь она была настоящим светильником и многих привела ко Христу. Она очень скорбела в последней болезни: просила Бога или облегчить ее страдания, которые становились невыносимыми, или поскорее забрать ее. На последней исповеди она призналась, что когда начались эти страдания, она очень боялась, что из-за них она перестанет любить людей. Но нет, душа ее не ожесточилась, она оставалась незлобивой, кроткой. Господь помог ей сохранить эту любовь до конца. Она у всех знавших ее просила прощения – и мы, оставшиеся, должны простить ее, чтоб ее душа беспрепятственно устремилась ко Христу, которого она возлюбила сем сердцем. А нам остается по мере сил подражать ее добродетелям, ее любви, простоте.

«Змеиная мудрость». Живя в тяжелые годы почти открытых гонений на Церковь, матушка – при всей ее «голубиной кротости» - обрела и «змеиную мудрость», необходимую православному человеку для выживания в таких условиях. За ее знание законов и, как следствие, за умение заставить представителей органов правопорядка действовать строго в законных рамках ее звали «Прокурором». Она всегда соблюдала осторожность в словах – знала, где и с кем следует говорить, а где лучше помолчать. Как-то в аптеку, где работала матушка, стал захаживать ласковый мужчина средних лет, заводить с ней разговоры. «А что, как вы живете? Ведь правда – такие-то и такие-то трудности у нас, недостатки...». Но она сразу почувствовала неладное. «Ну что вы, все у нас в стране хорошо». Зато другие две девчонки (тоже верующие) чистосердечно стали отвечать что да, правда, есть трудности. И что же? Через неделю их уволили. А матушка так и работала в той аптеке. Она всегда прекрасно чувствовала тех, кто из «органов».

У матушки были и настоящие навыки конспирации. Когда у нее жил отец Георгий (Тертышников) в годы своего изгнания из Лавры и академии, – а ему можно было жить только в Струнино, первом поселке за границей сотого километра, как не имеющему прописки в Москве и области, – то об этом так и не узнали! Совсем недавний случай: одна матушкина знакомая жила в Сергиевом Посаде без прописки и на нее обратил внимание сосед-милиционер, стал вымогать денег. «Ну, деточка, ты сама виновата! Живешь у всех на виду, – разве так можно?», сказала ей матушка Сергия, когда та прибежала к ней, и тут же стала давать очень четкие, деловые указания: «К этой больше не ходи, той больше не звони, делай то-то и то-то». Словом, изложила план, как ей незаметно съехать с той квартиры и «замести следы». «Матушка, ну вы – конспиратор!», удивлялся сидевший там студент. «А ты думал? Школа-то какая? Вот ты слушай и запоминай, если опять будут гонения – тебе пригодится». А то, что гонения еще будут – матушка почти не сомневалась, говорила, что нынешний мир между государством и Церковью – очень непрочен, что на самом деле у Церкви и во властных структурах остается много врагов. А еще, что могут навлечь эти гонения нездоровые явления в самой Церкви: слишком многие священники начинают думать более о внешнем успехе, чем о спасении себя и своих пасомых. Сравнивая это с тем духовенством, которое она помнила, духовенством эпохи гонений, она очень скорбела, что так мало остается подлинных, ревностных служителей Христовых.

Смертная память. В доме у матушки, прямо в той комнате, где она спала, на шкафу лежал гроб, который она сделала для себя, а у изголовья кровати – крест; только все это было прикрыто тканью. Матушка готова была к смерти, всегда помнила о ней, имела спасительный страх. И до самых последних дней она сохраняла духовную трезвость и бдительность. Совсем незадолго до смерти она очень серьезно подозвала меня и показала листочек бумаги: «прочитай». Я прочел – чьи-то стихи, где матушка ублажалась как святая. Поднесла стихи – из «добрых» (по-человечески) чувств – какая-то девчонка. «Смотри, до чего хитер лукавый враг – это и тебе знать полезно! Он хочет меня уверить, что я святая! Нет, не выйдет; я – грешница, я это знаю!».

Тоже незадолго до кончины ее посетило во сне жуткое видение: какая-то чернота, липкая, вяжет, нет никакой возможности двинуть рукой, ногой, даже сказать что-то, при том – страшная, невыносимая тоска. Матушка очень встревожилась: «Я, должно быть, скоро умру... Как я боюсь ада, вечных мук!» Но мы верим, что ее душа «избавилась от сети ловящих» и устремилась  к вечному свету одна из голубок от преподобного Сергия...

Матушкины рассказы. Матушка Сергия – при всей простоте ее образования – очень хорошо владела словом, и устным, и письменным. Большая начитанность в святоотеческой и житийной литературе, множество знакомств с самыми разными людьми, открытость и внимание ко всему виденному и слышанному, – все это делало ее увлекательным рассказчиком. Слава Богу, часть ее воспоминаний была записана в 2004-2005 году для радиостанции «Радонеж», – бесценные свидетельства той эпохи, в которую жила матушка, ее духовных встреч. Правда, эти беседы для «Радонежа» (которые матушка заранее записывала на бумажке, а потом читала вслух) все же несколько уступают ее «живым» рассказам, очень непосредственным и с множеством ярких подробностей. Разве только, самая первая из этих «Бесед», которую матушка говорила без подготовки, дает подлинное представление о ней как о рассказчице. К сожалению, в этих, записанных для «Радонежа», рассказах, матушка лишь между прочим говорит о себе самой. И теперь приходится «по крупицам» собирать воспоминания о ней. Но можно ли найти слова, чтоб передать необычайно обаятельный ее облик, ту удивительную, просто сказочную, атмосферу детской простоты, любви, искренности, окружавшую ее? Это все хранится в сердцах тех, кто знал матушку, кто через матушку породнился друг с другом, кто помнит этот теплый огонечек, какое-то время сиявший для них в надвигающихся сумерках конца времен...

[1] Родители – Петр и Анна.

[2] Церковно-археологический кабинет – музей церковного искусства при МДА.

[3] О ней есть книга «За все благодарите» – воспоминания самой «Бабушки» и воспоминания о ней. Матушка много говорит о ней в «Беседах с монахиней Сергией» (запись для радио «Радонеж»).

[4] И о нем матушка рассказывает в своих «Беседах».

[5] В Пюхтице – сестры все заняты тяжелым физическим трудом, что было бы невыносимо для матушки с ее слабым здоровьем.

[6] Вариант: «У нас каждый должен выполнять свое послушание. Дать тебе работу я не могу, поскольку у тебя слабенькое здоровье; а взять тебя без послушания – сестры восстанут. Лучше ты живи дома как в монастыре» (Д. С.).

[7] Та ли это монахиня Евфросинья, за которой она позднее ухаживала в Академии – сказать не могу. Иногда мне кажется, что матушка говорила о двух монахинях Евфросиньях, разных – но я могу ошибаться. Матушка как-то показала перевязанный пакет, сказав, что в нем бумаги, связанные с монахиней Евфросиньей. О содержании их я ничего не знаю.

[8] Т.е. искренняя любовь матушки к своим духовникам никогда не перерастала в нездоровое почитание, граничащее с фанатизмом, что нынче не редкость (Д. С.)

[9] Я не помню, кто именно – о. Тихон или о. Георгий.

[10] Архим. Лаврентий (Постников), тоже духовное чадо архимандрита Тихона (Агрикова).

[11] Прот. А. Шаргунов поместил матушкину заметку, где она повествует о ее какой-то удивительной, таинственной связи с Царской Семьей, в одном из своих сборников «Чудеса Царственных Мучеников» (№4).

[12] Выражение владыки Евгения, ректора МДА, на отпевании

[13] Он был очень дружен с матушкой, поскольку келья Владыки Питрима одно время была по соседству с кельей монахини Евфросиньи, за которой ходила матушка.

[14] Так сказал Владыка Евгений на отпевании.

[15] Были, конечно, и другие, кому матушка помогала в болезнях, но я сейчас не упомню. Когда скончались матушкины родители (Петр и Анна), я точно сказать не могу.

[16] Написано, быть может, слишком сильно. На самом деле единовременно у матушки проживало не более одной собаки, трех котов, вороны или двух галок; но эти умирали, а на их место заступали другие питомцы.

Иеромонах Феодор(Юлаев)

Фоторепортаж «Памяти монахини Сергии(Слеповой)»

Пресс-служба МДА
Фото: А. Девятова (4 курс ИШ).