К 80-летию со дня рождения архимандрита Матфея (Мормыля)

Один раз было достаточно встретиться с отцом Матфеем (Мормылем), чтобы почувствовать его живую натуру, услышать его мудрое слово в сочетании с искрометным юмором, удивиться широте его знаний, испытать на себе обаяние его яркой личности и искреннее участие в своей жизни. В день рождения батюшки, в его 80-летний юбилей, хочется обратить внимание на его личность, раскрывавшуюся во взаимодействии со своими певцами, привести хотя бы несколько ценных профессиональных замечаний, данных в разное время хористам. Многие выражения батюшки, не раз и не два звучавшие на клиросе по многочисленным поводам, сказанные разным людям, стали крылатыми…

Чтение часов перед ранней литургией. Отец Матфей обращается в сторону сидящих на клиросе женщин: «Лена, почему тебя на спевке не было?» – «Батюшка, я приболела… у меня горло болело» – «Эх, сопрано – "сопляно"! У Карузо чем больше болело горло, тем он лучше звучал. Поэтому вы мне не говорите, что у вас горло, я никаких болезней горла не признаю. Ладно, если от заложенности не срабатывает, а так, все это можно изжить» (отец Матфей очень часто от простуды советовал моченую бруснику).

Забегает на клирос запыхавшийся студент. «Илья, Колесницын, («Колесничник Илия» – настоящая фамилия студента иная) – причешись!». Расчесывать Илье практически нечего – волосы коротко подстрижены, как и подобает семинаристу. Но батя не отстает и требует взять в руки расческу. Студент «прилизывает» расческой на макушке чуть торчащий хохолок волос. Снова замечание регента другому хористу: «Застегни пуговицу! Вот теперь порядок». Тут отец Матфей не обретает одной из своих певчих. «А где мать Сольфеджио?» (недавно девушка стала преподавателем дисциплины сольфеджио) – «Да она замуж вышла». Батя в полном недоумении, ибо это событие никак внешне не приготовлялось, а потому и не было им замечено. Через минуту, как бы рассуждая сам с собой: «И кем же теперь она стала, Мо́ревой?». (Фамилия певчей в девичестве была О́зеровой).

Чтец дочитывает последнюю молитву часа и певчие рассредоточиваются по клиросу, выстраиваясь согласно хоровым партиям. Отец Матфей походу наводит порядок: «Встаньте так, чтобы я видел ваше лицо, глаза. Коля, поднимись наверх! Дима, встань чуть влево, Ваня – чуть вправо. Вот хорошо…»

Возглас на литургию. Регентом дан неспешно тон, за которым следует энергичный ауфтакт и в предрассветной тишине Успенского собора раздается бодрое «Аминь». Ектенья «Господи, помилуй»: «А где "-й"?» – отец Матфей моментально включает в работу своих певчих. Дьякон возглашает следующее прошение. Батя: «Звук пустой, не пружинит, отзвука нет, не интересно…». Следующее «Господи, помилуй»: «Мозжечок не работает! Сережа, не выставляй подбородка! Следи за положением мозжечка и подбородка – ровная линия»… «Саша, в глазах муть… Что ты на меня смотришь окунем из морозильника? Сделай рабочее лицо!». А спать-то как хочется в шесть часов утра! И снова: «Спина не поет! Где спина? Вбери лопатки. Не стой Горбачевой».

С клироса, как на легкой пружине упругого звукового потока, летят по храму слова первого антифона: «Благослови душе моя, Господа…». Ровной струйкой льются слова молитвы и, несмотря на отсутствие усиливающей аппаратуры, каждое слово легко понимается молящимися. Пока левый клирос поет второй стих, регент корректирует пение своих подопечных: «Что за бла́гослови? Слови́ бла́го? Извечная проблема: как только рот раскрывается, получается ударный слог». Следующий стих, снова рекомендация: «На подхвате, пульс в руках – заранее готовьтесь, "пойте" вместе с левым клиросом, чтобы сохранить антифонность».

Короткая ектенья и отец Матфей занимается «лепкой» звучания своего хора: «Не пружинит звук! Звук не выбрасывайте! На себя!». Подошло пение блаженств: «Яко тии! Что за "якоти"?» – в который раз батя напоминает своим певчим, умоляя сфилировать звучность первого слога. А мы не перестаем удивляться ангельскому терпению регента в сочетании с настойчивостью в достижении поставленной цели и редкому педагогическому дару…

Раздаются ноты «Херувимской»: «Света, держи ноты перед собой так, чтобы ты могла видеть регента, и окружающие певцы тебя в партии; ну, – "книгодержица"!». Херувимская: «Пожалуйста, начните "из ничего", на фоне тишины!». Отец Матфей задает тон, показывает ауфтакт, хор берет дыхание… и вдруг регент резко сбрасывает руки вниз: «Не готовы!!!». Максимальная концентрация внимания, хор – как натянутая тетива лука. Снова дан ауфтакт и полилось благоговейное пение, возводящее души к небесам. Регент неумолим: «"И" не "ы" – я же просил! Стилизуйте под "и"… Некрасиво получилось... Тенора, – четкое снятие, четкое дыхание и из ничего: "тайно…". Басы, – ваш переход: узенько, красивая связь. Подтяните "фа, ля"…».

Вновь ектенья, снова обучение на примере левого клироса, ее исполняющего. И вот – «Милость мира», и опять неотступность регента: «Что за "ма́мы"? ("и́мамы") – Следите за безударностью гласных, ведите фразу… Четкое произнесение  согласных. Пожалуйста, "Осанна в вышних" – чтобы не получилось: "Оксана в вишнях"; "с" почти не показывайте; двойное "н", кончиком языка к верхним альвеолам. "В вышних" – "х" с твердым знаком, но не как хорьки!…Ярче пойте! Бледно!». Басы «слегка» перестарались и…: «Ну чего? Бугаиссимо!». «Тенора, а вы что? Наступили на ежика!». И тут же на начало «Тебе поем»: «Басы, плачьте! Между словами никто не дышит, запрещено!».

Взятие дыхания на возгласе и – «Достойно есть»: «Ударная нота, последнюю слабую подтяните к сильной. Без манерничанья и без провала в звуке…». Ничего не ускользает от регента: знает наперед, что сказать хору, как настроить на нужное звучание, как поддержать молитвенный дух и сохранить его до конца службы; где перестроить хор, дать возможность отдохнуть и снова максимально собрать внимание; исправить по ходу неточности интонирования, выявить фразировку, скорректировать динамику, найти тембровый баланс и многое-многое другое, что незаметно бывает часто и певчим, но что безошибочно чувствует душа молящегося, и что запечатлевается в его сердце, и зачем снова и снова он едет «за тридевят земель» в обитель Преподобного…

Закончилась служба и в канун приближения праздника преподобного Сергия Радонежского регент напоминает женскому составу: «Женьше́ни, во всем белом, чтобы не было «сёстры-пёстры»… Тихонько подзывает к себе старосту хора: «Лариса Николаевна, скажите девочкам, чтобы они так низко не надвигали на брови беретки, а то как будто в касках стоят».

Наступил праздник преподобного Сергия. Идет малая вечерня с акафистом. Для чтения акафиста в центре Успенского храма выстроилось более пятидесяти архиереев. Одна из певчих, повернувшись почти спиной к хору, с интересом их рассматривает. «Что, Ольга, архиерея себе присматриваешь?»

Перед всенощной заходит певчая на клирос, берет благословение у бати. «Таня, ты где была на акафисте?» – «Гм-м…» – «Пятьдесят архиереев, а ее нет!»

Утро, праздничная литургия. «Включите все освещение! На клиросе должно быть света столько, сколько в операционной». Патриаршая служба идет своим чередом. Подошло время запричастного концерта: «Юра (уставщик), раздай "Кто где живет"» – так называет батя концерт Бортнянского «Господи, кто обитает в жилищи Твоем», исполняющийся хором два раза в год на праздники преподобного Сергия. Хор начинает петь одно из красивейших и любимейших своих и, как кажется, и регента произведений Дмитрия Степановича. Вот уже последняя оживленная часть концерта – фуга, где неоднократно поются слова: «…Не подвижится во век…». Жест регента становится более энергичным – надо показать всем партиям начало проведения темы. Вдруг отец Матфей задевает рукой лампадку над собой, висящую у образа Преподобного Сергия. Лампадка «подвигается» и все масло без остатка проливается на голову регента[1]. Батя, нисколько не смущаясь, доводит все проведения фуги до конца. Тишина на клиросе, все певчие напряженно, с любопытством и одновременно со страхом смотрят на регента, близстоящие протягивают ему салфетки. «Что смотрите? То не смотрели, не смотрели, а теперь ненаглядный стал?!»[2]

Перед выходом священства для причащения народа у хора есть небольшая пауза, начинается движение по клиросу. Приносятся просфоры: «Ребята, что вы как бульдоги накинулись на просфоры!». Через некоторое время певчая-монахиня лезет в стоящее под клиросным столиком ведро за водой и громыхает крышкой. «Что мать, сала наелась?»

 Неожиданно на клирос поднялась с озабоченным лицом женщина. Без всяких вступлений и прочих условностей она сразу обращается к отцу Матфею: «Батюшка, матушке игуменье дует сильно, выключите вентиляцию!» – «А я что, на кнопке сижу?»…

Вот и закончилась служба, по всем признакам видно, что регент доволен пением своих подопечных. Батя улыбается и, потирая руки, говорит раскатисто: «С пр-р-р-а-а-зднико-ом-м!», а хор громогласно отвечает ему с растяжечкой: «Спаси Го-о-осподи!», чем перекрывает нарастающий в храме гул от начинающегося хождения народа. Особенно постарались басы – им легче чем другим голосам показать свои обертоны и передать таким образом общее чувство переполняющей радости. Отец Матфей в «долгу не остается» и, прищурив глаз, обращается к своим хористам: «Ну, матфиози!»…

[1] После этой истории лампады на правом клиросе были подняты.

[2] Этот случай несколько по иному описан в воспоминаниях Л. С. Узловой, но произошел он именно в тот памятный день «летнего» Преподобного.