История одного портрета

Опубликовано в альманахе “Альфа и Омега”, № 49, 2007 под названием "Патриарший крест". Автор протоиерей Герасим Иванов

Портрет, о котором идет речь в тексте, выставлен в мемориальном кабинете посвященном имени Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия (Симанского) Церковно-археологического кабинета Московской духовной академии.ред.

Патриарх Алексий I устраивал прекрасные Филаретовские вечера в Московских Духовных школах. У меня есть даже этюд с вечеров¹. Я семинаристом сделал набросок на картоне — сидят Патриарх Алексий, Пимен, Питирим, Алексей Иванович Георгиевский, Алексей Данилович Остапов на переднем плане². Филаретовские чтения были очень интересными, поучительными. И сам уют… Зеленая лампа. Сидят. Тихо, спокойно в полумраке разговаривают. Патриарх прекрасно говорил о святителе Филарете (Дроздове). В день его именин всегда молился в Лавре³.

На Филаретовских вечерах сначала кто-нибудь читал лекцию. Алексей Иванович Иванов интересно рассказывал эпизоды из византийской истории⁴. Потом Патриарх говорил о поведении: “Сейчас трудно представить, каким должен быть внешний вид батюшки. Батюшки сделали большую разницу между монахом и белым священником. Думают: если монах, он должен и одеваться в рясу, и бороду отпускать. А белое духовенство сейчас можно встретить и в театрах, при костюме, галстуке, бритых, безбородых. Они ошибаются. Разница маленькая. Монах спасается один (монос — один), а священник должен о всём приходе подумать, ему труднее. Священнику дана жена как помощница, потому что ему трудно. Придёт усталый, измученный, с неприятностями, и что же — он будет себе готовить и т. д.? И вот ему дана в помощь жена. А так никакой разницы — все правила читать надо”.

В 1952 году я писал патриарший портрет. Увидел широкую раму, думаю: что же она пустует? Снял размеры, заказал подрамник. Выбрал одну фотографию Патриарха. Сначала писал по фотографии. Был в Лавре изокружок, десятка, куда входил Остапов. Остапов увидел, что я портрет пишу, и сказал: “Я тебе организую сделать с натуры”. Ну что ж, это совсем хорошо. Лёня говорит: “Пойдём в дом наместника, где Патриарх отдыхает”.

Я взял портрет. Приходим. Патриарх посмотрел и сказал: “Не­ужели я такой жёлтый?”. А лицо у него такое свежее. Я говорю: “Нет. Вы как раз розовый. Но, может быть, из-за того, что темно?”. (Я сначала в лазарете писал.) Он сказал: “Вам надо выбрать, где светло”. Говорю: “Буду исправлять”. Заканчивал я портрет в чертогах. И цвет лица изменил, и остальное переписал.

Святейший позирует, я пишу. Патриарх говорит: “Вы не стесняйтесь, говорите. Я в скуфейке, может быть, нужно снять?”. Я ответил: “Хорошо. Спасибо”. Входит только что хиротонисанный епископ Псковский Иоанн. Патриарх: “Ну, как, Владыко?”. Епископ Иоанн ему: “Ох, Ваше Святейшество! Согласился бы, наверное, простым монахом быть, только бы здесь остаться!”. И Патриарх говорит: “Что ж, это похвально. Некоторые домогаются, скорее хотят быть епископами. А вы вот, видите, по скромности своей — монахом быть”. (Кто-то думает: у Патриарха высокое положение… А для Алексия I патриаршество было — крест. По-моему, отец Виталий Боровой говорил про Патриарха Пимена: “Патриаршество — крест”.) После короткого разговора с владыкой Иоанном Патриарх говорит мне: “Вы говорите, как, Герасим Петрович”. А сам непринуждённо сидит, бородку подравнивает, что-то такое снимет, наденет.

Говорит: “Темный фон… Иконы… Платон-то всё-таки по-другому изображён”. Думаю: куда хватили — Платон… А там портрет хороший висел митрополита Платона, на портрете он — величавый князь Церкви⁵. Я говорю: “У меня тема другая”. Привлекло меня к этой теме переживание Патриарха и положение Церкви. Хотелось запечатлеть наше время в лице Патриарха. Когда, как один диссидент сказал: “Под сапогом Сталина все пригнулись. Потом сапог был отнят, а все так и остались согнувшимися”⁶.                                                          

И вот была тема — Патриарх в такое время — печальник по Русской Церкви. Патриарх просил скуфейку на куколь переписать, но тогда надо всё лицо переписывать. Мне нужен был темный фон скуфейки, а человек — светлый. Не регалии, не куколь. Конечно, я мог бы написать и куколь, вышло бы торжественней, но время было не торжественное. Я ещё думал, может быть, я ослушиваюсь, потому что Патриарху хотелось в куколе? Правда, после слов Патриарха я убрал немножко икон.

Так Патриарх мне раза три позировал. Отец Алипий⁷ пришёл и говорит: “Что ты здесь делаешь? Без обеда, впотьмах. Работать нужно. Пойдем. А портрет напишет кто-нибудь”. Алипий просил меня реставрировать большую картину всех святых. (Ему была поручена реставрация трапезной. Мы с ним у Константина Федоровича Юона учились вместе. Юон Загорск воспевал. Целый альбом у него по Троице-Сергиевой Лавре. Ученик Серова, прекрасный рисовальщик.) Так я полтора месяца у Алипия поработал. Перешёл в чертоги, вернулся к портрету.

Тут Хибарин мне и сказал: “О, какую вы трудную тему взяли — Патриарх в наше время!”⁸. Я ещё месяца три, наверное, писал. В портрете Патриарха хотелось передать какую-то глубину. Может быть, мне и не удалось. Кто-то говорил, что немножко глаза холодные. А мне Александр Арсеньевич сказал: “Ге­расим Петрович, так и оставьте”⁹. Я потом писал портрет митрополита Николая (Ярушевича), и Павел Александрович Голубцов мне говорит: “Портрет митрополита Николая холоднее”¹⁰. Ему больше портрет

 Патриарха понравился. Ну, кто к кому привык. Я был на похоронах митрополита Николая (Яру­шевича). Патриарх Алексий отпевал и сказал тогда: “Как народа-то много”. Митрополита Николая любили. Он проповеди говорил без листа. Когда приезжал в Париж, люди встречали его, смотрели с балконов, — движение останавливалось… Патриарх как-то похвалил мою работу Воскресение у Трифона¹¹.

Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) мне рассказывал о встрече с Патриархом Алексием. Это когда архимандрит уже после тюрьмы пришёл (в 1955 — Ред.). Патриарх и отец Иоанн сидят, мирно разговаривают. Отец Иоанн описывает, как он в лагере был, как жил. Входит протопресвитер Николай Колчицкий. Патриарх встал, попрощался и пошёл к себе в кабинет. Когда он ушёл, Колчицкий подходит к отцу Иоанну и говорит ему: “Ну, Вы поняли?”. А что “поняли”? Отец Иоанн ласковый был человек, со всеми хорош, как дитя. Помню, я за его службой был в Измайлове, на Николу, в 40-х годах. Народу было много. Отец Иоанн службу остановил: “Что это, братья и сестры? Кто ж так молится? Шумим, не молимся. Грех это. Ну, тесно. Хорошо, что Святитель собрал столько народу. Ну что ж, что тесно”. Служба отошла, а народ не расходится. На клиросе тётеньки стоят и говорят: “Служба кончилась, а уходить неохота”.

Отец Алипий расписывал в Переделкине домовую церковь патриаршую. Рассказывал: сидели со Святейшим у печки, по-домашнему, он сухарики грызёт, разговариваем. Попросту так, и это при том, что он — Патриарх, из боляр.

Павел Александрович Голубцов рассказывал мне, что Павел Дмитриевич Корин хотел портрет Патриарха Алексия писать. На красном фоне. Как, скажем, Корин пишет: красный фон, черная ряса, зеленая мантия, куколь, в рост, и т. д. И Павел Александрович говорит: “Мне почему-то вздумалось спросить: а как Вы думаете оформлять?”. То есть, как получить за это деньги, что ли? А Корин стоял выше, о деньгах не думал, он не бедный был человек. Сколько дадут, столько и ладно. И Корин не стал писать Патриарха. Голубцов говорит: “Я напортил дело”. У Корина в “Руси уходящей” написан преподобномученик Феодор (Богоявленский). С его сестрой, Ольгой, я в хороших отношениях был. Она писала неплохо. Помню её портретик, она показывала мне.

За службами Патриарха Алексея I я бывал. Патриарх говорит Хибарину: “Скажите проповедь”. Хибарин спрашивает: “Сколь­ко времени отпускаете на проповедь?”. Патриарх отвечает: “Сколько хотите… Ну, минуточек пятьдесят, час”. Хибарин рассчитает и выходит в стихаре на проповедь.

Мне протоиерей Димитрий Боголюбов¹² говорил о том, что Патриарх после своей проповеди или речи подходил и спрашивал: “Ну, как, отец Димитрий, я сказал?”. Он отвечал: “Заме­чательно, Ваше Святейшество!”. Что скажешь?.. Патриарх был образованный человек, и говорил хорошо. Помню, приезжали представители из Франции, им переводили и что-то неверно перевели, а Патриарх хорошо знал французский и поправлял переводчиков.

Публикуется по аудиозаписи

1. Автор воспоминаний о Святейшем Патриархе Алексие (Симанском) — девяностолетний московский священник, художник. — Ред.

2. Пимен — будущий Патриарх Московский и всея Руси. Питирим — будущий митрополит. Алексей Иванович Георгиевский — преподаватель литургики в Московских Духовных школах. Алексей Данилович Остапов — крестник Патриарха Алексия, будущий преподаватель Московских Духовных школ, автор замечательной книги “Пастырская эстетика” (М., 2000). — Ред.

3. Там тогда покоилось тело Святителя. — Ред.

4. Алексей Иванович Иванов — преподаватель византологии Московских Духовных школ. Многие сохранили об этих вечерах теплое воспоминание, например, профессор МДА К. Е. Скурат. Вечера были посвящены Филарету Милостивому, отсюда византийская тематика. Но они имели цель обратить внимание на святителя Филарета Московского. Святитель не был прославлен тогда, связывать чтения непосредственно с его именем было трудно. А Патриарх его глубоко почитал; протоиерей Владимир Тимаков слышал от Патриарха в неофициальном разговоре, что он приходится родственником Святителю. — Ред.

5. Митрополит Московский Платон (Левшин). — Ред.

6. Один из архиереев в это тяжкое время приехал жаловаться в Патриархию: “Что делать? В епархии под неудобовразумительными предлогами закрывают храмы”. Патриарх ответил: “Я послал туда архиерея. Вы у него спросите, что надо делать”. Это мне рассказывал сам архиерей.

7. Впоследствии архимандрит Алипий — наместник Псково-Печерского монастыря.

8. Хибарин — преподаватель английского языка Московских Духовных школ, закончил университет в Англии, очень образованный.

9. Александр Арсеньевич — библиотекарь Московских Духовных школ.

10. Павел Александрович Голубцов — будущий архиепископ Сергий.

11. Имеется в виду храм иконы Божией Матери Знамение на Рижской в Москве с чтимым образом мученика Трифона. — Ред.