Алексей Иванович Сидоров. Святоотеческое наследие и церковные древности. Том I-II

Идея собрать свои работы принадлежит, собственно, не лично мне, а моим студентам. Порой на лекциях я советовал им обратиться к той или иной моей статье или книге, но они жаловались, что достать их не всегда бывает возможным. Поэтому и возникла мысль издать то, что писалось мною на протяжении более тридцати лет. Затем и сам, перешагнув 65-летний рубеж, я почувствовал нужду рассмотреть свой путь как ученого в ретроспекции. Правда, я почти никогда не видел в науке цели своей жизни, поскольку первоначально она была для меня средством обретения истины, а потом, когда, по милости Божией, я обрел единственную Истину в Православии, она стала для меня одним из средств достижения главной цели всего человеческого бытия — спасения. Достаточно близко подойдя к конечной черте этого земного бытия и даже уже два раза заглянув за нее, я всем сердцем ощущаю хрупкость и ненадежность нашего тленного и мимолетного существования на земле, где каждый час, день, месяц и год даруются нам великим Человеколюбием Божиим. Ясно осознаю я и преходящесть всех наших «свершений», в том числе и научных, истинная ценность которых обнаружится лишь в будущей жизни, где нам придется давать отчет перед нелицеприятным Судией. Будучи человеком православным, понуждающим себя к постоянному покаянию, то есть изменению ума и душевного состояния, я теперь осознаю, что начало моего научного пути было преисполнено не только различного рода недопониманиями, но порой даже и заблуждениями. До прихода своего в Церковь я увлекся «лжеименным ведением», то есть гностицизмом и манихейством, с удовольствием погружаясь в прелестный мир пустых интеллектуальных фантазий различных гностических систем, ведущих человека к духовной гибели. Чудом избежав, по Промыслу Божиему, поглощения этой «многоголовой гидрой» (так назвал св. Ириней Лионский гностическую ересь), я в процессе своего воцерковления столкнулся с более серьезной опасностью — ересью ори-генизма. Ориген (как и Евагрий Понтийский) мне представлялся глубоким и ошибочно неоцененным Церковью мыслителем и богословом, который, в силу случайных исторических и личностных обстоятельств, подвергся соборному осуждению. Должен отметить, что в подобной точке зрения меня утверждали и многочисленные научные труды западных исследователей, как протестантских, так и католических, для которых посмертная апология Ори-гена является ныне преобладающей тенденцией. Я был уверен, что, отделив в оригенизме многие замечательные и глубокие мысли от заблуждения, можно восстановить историческую истину и тем самым принести велию пользу Церкви. Потратив немало лет на изучение сочинений Ори-гена и Евагрия, я с трудом осознал гот факт, что даже если одна ложка дегтя портит бочку меда, то когда в эту бочку выливается ведро дегтя, тогда о меде просто не может идти и речи. Прелесть оригенизма и ныне является опасностью, куда более пагубной, чем заблуждение «лжеименного ведения», поскольку она претендует на то, чтобы быть высшей христианской мудростью. Такое якобы «интеллектуальное богословие», будучи по своей главной интенции элитарным, разрушает суть Благовествования Господа, так как уничтожает органичную связь ума с сердцем как главным средоточием, фокусирующим в себе благодать Боговеде-ния. Именно эта благодать, почивающая только на тех, кто чист сердцем, посрамляет мудрость мудрецов — ту мудрость, в основе которой всегда находится, в скрытом или явном виде, гордыня. Церковное осуждение Оригена, как и более позднее осуждение Варлаама и Акиндина, и являлось таким посрамлением. К сожалению, для понимания этого, казалось бы, простого факта мне потребовался не один год, хотя в этом долгом осознании был и положительный момент — благодаря изучению святоотеческих творений выработалось противоядие от различного вида псевдоинтеллектуальных прелестей, которые постоянно и настойчиво искушают церковное веросознание.

Святые отцы Церкви всегда служили для меня, как и для всех православных христиан, высшим и недосягаемым образцом Богомыслия, ибо вся их жизнь и все их миросозерцание пронизано смиренномудрием. Изучение их творений и постижение их духовного опыта, насколько это возможно для меня, стало смыслом моего «научного бытия», которое, естественно, немыслимо без жизни в Церкви. Большую роль в этом сыграло приглашение меня на преподавание в Московской Духовной Академии, где я исполняю служение церковного «дидаскала» уже более двадцати лет. Хотя она и не была моя alma mater (каковой я считаю МГУ), но благодатная атмосфера Московских Духовных школ, пребывающих под сенью Лавры и охраняемых молитвами преподобного Сергия, оказала мощное воздействие на формирование меня как православного человека и ученого. Без такой благодатной атмосферы мне трудно было бы приступить к святоотеческому богословию, вне которого немыслимо и само бытие нашей Православной Церкви.

Выходящие ныне работы отражают некоторые этапы моего становления как православного ученого. В первый том входят работы общего характера, возглавляют которые три статьи, где производится попытка осмысления пути церковного богословия до середины V века. В моей душе порой возникают смутные надежды, что я смогу когда-нибудь продолжить их, хотя вполне осознаю ту жесткую реальность, что при своей всепоглощающей занятости эти надежды нелегко будет осуществить. Что касается второго тома, то основную часть его составляет мой «Курс патрологии. Возникновение церковной письменности», увидевший свет в 1996 году. Пиратским способом он был переиздан каким-то мифическим издательством. Это репринтное издание «Курса патрологии», даже в таком несовершенном с точки зрения полиграфии виде, насколько я знаю, уже разошлось. Поэтому новое издание его представляется целесообразным. В нем только добавлена глава о св. Иринее Лионском. Надеюсь, что вслед за этими двумя томами будут подготовлены и последующие, которых предполагается еще четыре или пять.