Архиепископ Верейский Евгений: «Монах пишет прошение только один раз»

Владыка Евгений, как получилось, что Вы решили поступать в семинарию?

Сразу хочу предупредить, что текст из серии «ЖЗЛ» — «Жизнь замечательных людей» — не получится. Биография у меня простая, самая обычная.

Окончил строительный техникум, отслужил в армии. И так получилось, что после демобилизации мы с моим двоюродным братом приехали в Сергиев Посад и неделю прожили здесь на квартире, а потом я вернулся домой.

Поступать куда-то на тот момент я не собирался, да и, признаться, после армии к экзаменам был совершенно не готов. Поскольку я окончил техникум, была мысль пойти в Политехнический институт, но определенного желания не было. Как говорится, 50 на 50: или Политехнический, или ничего. О семинарии на тот момент и мысли не было.

В это время я сблизился с митрополитом Вятским и Слободским Хрисанфом, а он летом попал аварию. Пути Господни неисповедимы. Лето и начало зимы я провел с ним, и в этот период углубился в чтение книг. В результате у меня созрело желание пойти в семинарию, и в 1980-м я поехал в Сергиев Посад на вступительные экзамены.

Почему выбрали именно Московскую духовную семинарию?

На том этапе в Русской Православной Церкви было три семинарии — в Одессе, Санкт-Петербурге и в Москве.

Я уже сказал, что после армии мы с братом на неделю приехали в Сергиев Посад. Это был мой первый приезд в Лавру, и так получилось, что мы попали на праздник Троицы. Богослужение возглавлял Святейший Патриарх Пимен и, кончено, на меня это произвело определенное впечатление. В день Пресвятой Троицы я побывал во всех храмах, в которых совершалось богослужение — в Успенском, Троицком и Покровском (академическом).

В Успенском соборе на меня произвело сильное впечатление большое количество монахов и студентов Московских духовных школ.

А вообще, в ту неделю мы бывали на богослужениях в Лавре каждый день, и для меня церковная жизнь предстала в совершенно другом аспекте: много народу, в том числе молодежь, туристы, которые заходят в храмы просто из любопытства. И потом, мы видели Лавру и в праздник (и были на торжественном патриаршем богослужении), и в будние дни, когда идет совершенно простая служба в Успенском соборе или академическом храме, где читают сами студенты.

Это тоже дало некие впечатления об определенной стороне церковной жизни. И когда оформилось желание поступать в семинарию, я решил, что пойду только сюда.

Это было Ваше личное решение или кто-то из священников, может быть, владыка Хрисанф, благословил идти поступать?

Конечно, я решил сам. А благословение — это обязательно, без него сюда не принимают.

Давления извне, что вот, поступай обязательно, не было. От духовенства были замечания вроде: «Тебе надо поступать в семинарию». Но для меня определяющим моментом было не это, а то, что я согласился с идеей поступать в семинарию внутренне, созрел для этого решения.

На тот момент Вы хотели получить богословское образование или именно стать священником?

Это было совмещенное желание, хотя именно о принятии сана на момент поступления не думаешь, потому что кто ты и что ты на данном этапе? Священническое служение очень ответственно, и на его возможность для себя смотришь даже с определенной боязнью. Учиться — да, это прежде всего, стать священником — наверное, да, но как Господь устроит.

О постриге и не спрашиваю…

О постриге — нет, о постриге даже не думал.

А что запомнилось из дней поступления?

Подметали улицу (смеется). Мне запомнился уже итог — объявление результатов. Мы в трапезной, обед или завтрак, но точно не ужин. Зачитывают список поступивших на первый курс семинарии — меня там нет. Думаю, ну все, значит, недостоин, Господь не допустил. Потом зачитывают список  поступивших на второй курс — меня там тоже нет. А зачитывал нынешний архиепископ Владивостокский и Приморский Вениамин, а тогда Борис Николаевич Пушкарь (он еще не был в сане). И вот он говорит: читать фамилии тех, кто не поступил? Кто-то говорит, что читать, кто-то кричит, что не надо… А у меня настроение упало, сижу и думаю: «Да какая разница? Сейчас домой поеду…»  И вот зачитывают список не поступивших — и меня там тоже нет, представляете? Такого быть просто не могло: в каком-то списке я непременно должен был быть! И потом, когда вывесили все списки, я подошел к ним и увидел свою фамилию в числе поступивших на первый курс семинарии. Оказывается, когда зачитывали списки, меня просто пропустили. Это была такая радость!

Я съездил домой, вернулся в Лавру, и началась совершенно новая страница жизни: в кругу единомышленников, среди молодежи, когда дни были наполнены познанием нового. Все это очень впечатляло. Это было совершенно другое осознание действительности. При этом мы прекрасно понимали, что, придя сюда, встали в разряд изгоев общества.

Наверное, современные студенты воспринимают семинарию несколько иначе. Все-таки церковная жизнь вышла за пределы храма, за церковную ограду, и все это для них не так ярко, необычно.

А кто тогда поступал в Московскую духовную семинарию?

Большинство ребят были после армии, возраст в основном — 20-21 год, но были и 30-летние.

Сейчас семинария сильно помолодела, большая часть студентов приходит сразу после школы. А тогда, конечно, разброс был большой. Кто-то приходил с незаконченным высшим образованием, уйдя с последних курсов института, потому что тех, кто закончил вуз, в семинарию не брали, и, чтобы поступать сюда, надо было после получения диплома отработать три года.

Я вот думаю, если бы я все-таки поступил в институт, что бы это изменило в моей жизни? Наверное, мое поступление в семинарию могло бы отложиться минимум лет на восемь: 5 лет учебы и 3 года отработки. И как бы все было — неизвестно. Пути Господни неисповедимы. Мы не скажем, что лучше или хуже.

Каким Вам запомнился первый праздник преподобного Сергия, проведенный в стенах Лавры?

Первый праздник в качестве студента Московских духовных школ для меня был даже не день преподобного Сергия, а Рождество Пресвятой Богородицы. Это было в 1980-м году, когда праздновали юбилей Куликовской битвы.

Торжественное богослужение возглавлял Святейший Патриарх Пимен, собрались все члены Священного Синода. Для меня этот день стал первым штрихом в череде праздников.

А потом уже был день преподобного Сергия и сразу за ним — Покров, престольный праздник академического храма. На том этапе меня это очень впечатлило, думаю, как и любого первокурсника даже в современной ситуации. Сегодня ребята больше и лучше знакомы с реалиями церковной жизни, но когда они видят Патриарха и слушают его выступления на различных форумах или проповеди на богослужениях — это не может не производить впечатления.

В те первые праздники в Лавре было очень многолюдно: множество архиереев, скопление паломников… Пусть это было внешнее, но оно подействовало каким-то укрепляющим фактором.

А у Вас было какое-то праздничное послушание?

На Рождество Богородицы после Литургии студентов распределили на дежурства, и я попал в Смоленскую церковь, в крипте которой погребен митрополит Николай (Ярушевич). Я просто сидел и читал книжку, двери храма были открыты, и с какого-то момента стали заходить люди. Ничего особенного не происходило. Я пробыл на своем посту два или три часа, и на этом мое дежурство закончилось.

В день преподобного Сергия я полностью был на богослужении, а вот на Покров попал на кухню, чистил картошку (улыбается). Часть службы, конечно же, молился в храме, потому что центр праздника — это богослужение. И хотя в тот день я не видел праздничное богослужение целиком, внутренний подъем все равно был.

Помните свою первую проповедь?

Помню отлично! Первую проповедь студенты семинарии говорят на третьем курсе семинарии перед сокурсниками на вечерней молитве. Помню, текст я вызубрил наизусть. Тема была «О снах».

Почему это?

Мы же всегда под руководством преподавателя выбирали тему, и вот в тот день праздновали память святого, которому было явление Господа во сне и повеление что-то сделать. Но это было святому человеку. А мне преподаватель предложил поговорить о том, как мы, обычные люди, должны относиться к снам, верить им или нет. Я тему не знал, но посмотрел, что об этом писали святые отцы…

А потом были уже и другие проповеди.

Перед своими сокурсниками страшнее выступать?

Абсолютно точно! Конечно! Где-то на приходе ты можешь сказать своими словами, а здесь — цензура своя, дружеская, могут потом всякое сказать.

Что вообще вспоминается за годы учебы?

Было, конечно, много чего…

Знаете, на днях был печальный юбилей — прошло 25 лет с той ночи, когда в семинарии произошел сильнейший пожар. Тогда, в 1986-м году, я учился на четвертом курсе Академии, уже был иеромонахом. Помню, мы жили в северной стене. Когда нам сказали о пожаре, даже как-то не верилось, что это правда. А потом увидели полыхающий корпус общежития. Это было страшное зрелище. Пожар шел от общежития по актовому залу, через ризницу в Покровский храм. Пятеро студентов третьего курса семинарии погибли. Нас ведь тут в духовных школах немного. По фамилиям погибших я не знал, но потом, когда сделали фотографии, вспомнил, что мы встречались в коридорах, виделись.

Когда мы всей большой студенческой семьей провожали в мир иной пятерых студентов, погибших во время пожара, это, конечно, была некая встряска. Стояло пять закрытых гробов и фотографии, в соборе — гул от рыданий. Студентов отпевали в Успенском соборе, потому что купол академического храма сгорел и провалился, и долгое время храм был закрыт.

Один из погибших готовился к рукоположению. Пожар произошел в субботу, а в воскресение его должны были рукоположить во диакона. И так получилось, что в ночь с субботы на воскресение Господь их призвал. Это был Божий знак для всех нас. Мы все должны осознавать, что жизнь временна, и когда закончится — не знаешь. У них она закончилась в ту ночь. Мы были примерно одного возраста, и каждый мог бы быть на их месте. Это было такое серьезное восприятие страшной действительности.

И до сих пор?

Да. Время отодвинуло от нас это событие на 25 лет, возраст большинства нынешних студентов меньше этого срока, а для меня этот пожар как будто бы был вчера.

Владыка Евгений, постригали Вас в академическом храме?

По традиции, все постриги у нас совершаются в Троицком соборе Троице-Сергиевой лавры.

Можно спросить о том, как это было?

Конечно, это глубоко личное воспоминание…

Во время учебы в семинарии о постриге я совершенно не мыслил, осознание пришло уже в академии. Монах подает одно прошение — о постриге. Семинария и академия находятся в непосредственном ведении Святейшего Патриарха, поэтому вопросы о постриге и рукоположении решаются с его ведома. Пишешь прошение и ждешь резолюцию. Само написание прошения требует определенной решимости.

Написал — и уже все?

Ну как все? В принципе, ты ведь можешь и отказаться от монашества, ведь пострига-то еще не было.

Ожидание резолюции — это такой период искушений. Хочется или убежать поскорее от всех этих дел, или чтобы все уже поскорее свершилось. И вот что интересно: как только постриг совершился — наступило успокоение.

Постригал меня архимандрит Венедикт (Князев), который на тот момент был инспектором семинарии, а сейчас — один из старейших наших преподавателей. Постриг мой состоялся 27 июля, и после было какое-то одухотворенное состояние, тем более, что вскоре — 3 августа — совершилось мое рукоположение во диакона, а 28 августа, на Успение — во иеромонаха. Эти три момента следовали один за другим и были как ступеньки: не успел отойти от одного, как уже началось другое, служение. И в этом приподнятом духовном состоянии было свое искушение: мне не хотелось учиться, чтобы целиком отдаться служению — настолько это было ново, ярко. Причем хотелось служить и в седмичные дни, когда часы в Покровском храме начинают читать в 6.20 утра.

Летом было много служб, помимо того, что я был еще и экскурсоводом в Церковно-археологическом кабинете.

После пострига Вы были в алтаре в Троицком соборе?

Нет. По традиции, постриг проходит там, а две ночи мы пребываем в Покровском академическом храме.

Две ночи или двое суток?

Двое суток.

И никуда не выходишь? Без еды?

Никуда не выходишь, но на трапезу отводят. Если там как-то хочется посидеть — посидеть можно, и подремать в алтаре тоже возможно.

Вот что мне запомнилось. Там же при постриге надеваешь тапочки. Обычные постригальные тапочки, черные. И вот у меня они были просторные, с запасом. Когда после двух суток я вышел из алтаря (а там после Литургии духовником читается специальная молитва на снятие клобука, потому что все это время после пострига клобук не снимается), то пришел в свою комнату, решил прилечь на пять минут и почему-то стал надевать ботинки. И они оказались малы — настолько затекли ноги. А я и не заметил до этого: тапочки-то у меня были просторные.

И вот я прилег, как мне казалось, на пять минут, а проспал два часа. Как раз приехала мама, сидела на лавочке и ждала меня. Я вышел и говорю: «Представляешь, я просто провалился в сон…» «Да, я так и поняла».

Когда Вам сказали Ваше монашеское имя?

На постриге говорят. Как правило, заранее имени никто не знает.

А Евгений какой?

Епископ Херсонесский, священномученик.

Сейчас, после стольких лет в Лавре, праздники преподобного Сергия как-то по-другому воспринимаются?

Конечно! Каждый год праздник проходит по-своему. Со студенческих лет прежде всего он воспринимался как усиленная молитва, в которой ты соединен с большим количеством людей. И это восприятие праздника присутствовало, даже если в день праздника отправляли на какие-то послушания вне храма.

Сейчас, помимо того, что ты непременно участвуешь в богослужении — то есть на картошку в нынешнем качестве меня вроде бы не должны послать — присутствует другая ответственность: как ректор я полностью отвечаю за проведение праздника в академии, за этот участок. Это несколько другое восприятие, чем было в годы учебы, но все равно молитва — это молитва. Всегда приезжают гости-архиереи, и стоишь перед Престолом и вместе с ними, «едиными устами и единым сердцем», возносишь молитву.

Епископская хиротония сильно отличается от священнической?

Конечно, отличается.

Я не про внешнее, а про то, как это воспринимается изнутри.

В каждой хиротонии становишься на новую ступень. Эта ступень — не то, что тебе, условно говоря, больше кланяются, а в первую очередь осознание большей ответственности. И я бы сказал, что эта ответственность давит. В своем слове на трапезе после хиротонии я поблагодарил Святейшего Патриарха Алексия II за оказанное мне доверие. Сказал, в том числе, что он мне доверил участок — образование — вступать на который я боюсь. Тем более что это был 1994-й год, период реформы духовного образования. Но послушание есть послушание, и я «ничесоже вопреки глаголю», потому что монах пишет только одно прошение — о постриге, а потом уже ему говорят, какие послушания нужно нести.

Продолжая разговор о рукоположениях, скажу, что когда в первый раз входишь в алтарь как мирянин и, например, просто подаешь кадило — это уже ощущение нахождения в месте особого присутствия Божия. Это одно восприятие. Потом, когда ты уже совершаешь какие-то диаконские действия — это уже другое, но все же ты сам еще не совершитель Таинства, потому что совершает его священник.

Епископство — это уже совсем иное служение. Ты становишься на совершенно другую ступень, которая требует еще большей ответственности.

То есть, сперва, когда ты мирянин, условно говоря, за тобой стоят все священнослужители и есть на кого опереться. Потом, когда диакон — только священники и епископы. Когда священник — остается еще владыка. А когда владыка — то уже никого, только Бог?

Нет, почему же? Бог всегда перед тобой, даже если ты мирянин. И мы все перед Богом, даже если служим соборно с другими архиереями или со Святейшим Патриархом.

Вообще, в пастырских искушениях описывают, что одни священники боятся служить, а другие — наоборот. И во втором случае может получиться некая расхоложенность, а само служение — перейти в разряд формального: отработал и ушел.

У меня было огромное желание служить. И хорошо, что тогда я находился в академии. Академическая среда особенная. Как иеромонахи, мы не получали жалованья за богослужения, у нас не было ощущения сдельной работы: пришел—отработал—получил жалованье. В те времена почти треть выпускников Академии были в сане, священники и диаконы. При таком количестве народа в месяц обязательно было служить два или три раза (график служения у нас составлялся на месяц). В воскресенье нас отправляли на исповедь, но, опять же, из-за большого количества священников каждый из нас мог быть задействован не так часто. Поэтому в воскресенье я всегда служил, выходил на службу и в седмичные дни, потому что мне хотелось служить.

Сейчас снова идут реформы духовного образования. По Вашему мнению, академия сильно изменится с переходом на Болонскую систему?

Святейший Патриарх Кирилл правильно сказал, выступая в академии на Праздник Покрова Пресвятой Богородицы в прошлом году, что Болонская система — это только новая структура. А задача наша по-прежнему заключается в том, чтобы наполнить ее содержанием. Вот если бы нам привнесли новое содержание — тогда да, можно было бы говорить о серьезных изменениях.

Кончено же, что-то изменится, ведь и мы меняемся, и молодежь приходит другая. Но стержень, ядро, внутреннее содержание остаются неизменными. Содержательную и духовную составляющую мы будем наполнять сами, используя общецерковный опыт и опыт академии.

Что касается самой реформы, о ней очень много говорят, спорят, но есть определенная данность. Хотим мы или не хотим, но Россия подписала соглашение о переходе на Болонскую систему. В данном случае я не вижу трагедии, ведь, помимо государственного стандарта теологии, у нас есть еще и свой церковный стандарт. И выдавать мы будем два документа — государственный и наш церковный, потому что в подготовке священников есть ряд предметов, которые выходят за рамки государственного стандарта.

А что главное в этом ядре, во внутреннем содержании? К чему вообще должен стремиться учащийся духовных школ?

Одно дело — то, что останется в голове, сумма приобретенных знаний. Они необходимы, потому что выпускник духовной школы должен соответствовать определенным требованиям и иметь уровень образования не ниже среднего.

Другое дело, что сама по себе сумма знаний не хороша и не плоха: человек может использовать их и для доброго, и для злого. Есть и другая опасность: человек может начать жить двойными стандартами. С одной стороны, он будет манипулировать полученными знаниями, с другой же — то, о чем он станет говорить, не будет соответствовать его жизни. Возникнет разрыв, и это будет и внутренняя катастрофа для самого человека, и серьезное испытание для окружающих, потому что паства, над которой будет поставлен такой священник, может в лучшем случае не получить ничего, в худшем же — и вовсе отвернуться от Церкви.

Поэтому само по себе стремление к определенной сумме знаний не является самоцелью, и задача наша — наполнить эти знания внутренним содержанием. Полученные знания должны найти отражение в личной жизни священника. Я бы сказал, что он должен быть человеком спасающимся, потому что он ведет пасту ко спасению, и лучший вариант — свидетельствовать о Христе и Церкви самой своей жизнью, а не манипулировать словами.

В семинарии дается много знаний о Боге. Но знать о Боге это не то же самое, что знать Бога. Атеисты очень много знали о Боге, особенно те, которые целенаправленно занимались борьбой против Церкви. Помню, когда я учился, в городской книжный магазин привезли книги «Словарь атеиста» и «Настольную книгу атеиста». И мы все побежали их покупать, потому что там было много информации о Церкви, истории, структуре, были приведены новейшие статистические данные. Так что атеисты много знали о Церкви и о Боге, но они не знали Бога. И духовная школа как раз должна научить человека знать Бога.

И в этом плане то, что Московские духовные школы находятся в Троице-Сергиевой лавре, это очень хорошо. Конечно, участие студентов в богослужениях — это обязательное условие существования духовной школы. Но одно дело это домовой храм и совсем другое, когда рядом есть Лавра и происходит постоянное общение с лаврскими духовниками. Есть неправильное мнение о том, что всех наших студентов тянут в монахи. Ничего подобного! У нас в академии не монастырский устав, и богослужение приближено к приходским реалиям, потому что большинство выпускников будут проходить служение на приходах. Но то, что у студентов есть возможность общения с лаврскими насельниками, духовниками, возможность перенять их духовный опыт — это огромный плюс.