Священноначалие Русской Православной Церкви в деле сохранения и приумножения богослужебно-певческих традиций

«Пусть регент настраивает хор, а епископ
распространяет дух гармонии в церкви,
да будет вся она единым духовным хором
и органом Божиим»[1]
Святитель Филарет Московский

Как справедливо отметил в одной из своих работ митрополит Иларион (Алфеев), на протяжении всей истории Церкви вопросы богослужебного пения, как одного из важнейших элементов православного богослужения, неоднократно становились предметом живого интереса и обсуждения Отцов и Учителей Церкви, богословов и клира[2].

Рассматривая в нашем докладе деятельность некоторых выдающихся иерархов Русской Православной Церкви в отношении церковного пения, необходимо подчеркнуть, что для них, как и для Отцов Церкви, пение никогда не являлось объектом отвлеченных теоретических изысканий, и те вопросы, которые ими решались, ставила перед ними современная им певческая практика.

Так, например, много внимания вопросам церковного пения уделял святитель Филарет, митрополит Московский.
 
Известна его забота о строжайшей сохранности уставного напева[3]. Митрополит Московский, который вырос на подлинных уставных напевах и для которого всякого рода отступления были очень заметны, видел цель авторских переложений богослужебных песнопений в том, чтобы «поддержать и восстановить древнее церковое пение повсеместно»[4]. По поводу переложений известного церковного композитора протоиерея Петра Турчанинова он высказывал пожелание, чтобы «пение в точности сходствовало с древними образцами и чтобы не требовало отличного хора, но и небольшими хорами епархиальными могло быть исполняемо без затруднения. <…> Надобно поговаривать поющим, – говорит Святитель, – что пение искусное приятно людям на короткое время, а пение благоговейное угодно Богу и людям полезно, вводя в них дух, которым оно дышит»[5].

В одном из своих писем святитель отмечает: «Благочестивый Государь император, запретив при богослужении концерты, принял через сие сильную меру против того, чтобы стихия театральной музыки не прокрадывалась в стихию церковную. Посему должно признать целесообразным с Высочайшею мыслию и то, чтобы стихия церковная не была низводима в театральную».[6] «Церковный стих, составленный в прославлении Бога и Христа, Божией Матери и святых, становится (с помощью «новой изысканной музыки») игрушкою музыкального искусства»[7].

Обращает на себя внимание мнение митрополита Филарета о компетентности светских и духовных лиц в церковно-певческой области. Для московского святителя (а с ним, вероятно, для значительной части русского епископата) церковное пение есть «собственность Церкви, даже если оно построено на общемузыкальной дисциплине, – а потому оно подлежит руководству и контролю церковных властей, особенно в отношении уставного пения, даже если оно многоголосное»[8].

Учитывая некоторые расхождения между петербургской и московской церковно-певческими традициями, Святитель Филарет осторожно и дипломатично, но постоянно высказывал недоверие Петербургу в отношении уставного пения, принимая во внимание тот факт, что «если Петербург мог хвалиться мастерским исполнением паралитургических композиций подражательного итальянскому стиля, Москва могла похвалиться сохранением традиции уставного богослужебного чтения и пения – традицией, беспрерывно сохранявшейся многими десятками, если не сотнями лет»[9].

Особую известность получили противоположные взгяды на церковное пение митрополита Филарета и директора Придворной певческой капеллы А. Ф. Львова, делавшего переложение для четырехголосного хора гласовых песнопений, т.е. уставных напевов, содержащихся для одного голоса в синодальных богослужебных квадратнонотных певческих книгах. Суть конфликта Петербурга и Москвы, святителя Филарета и А. Ф. Львова, заключалась в использовании последним неавторитетных рукописей, а также в искажении им древних уставных напевов, не укладывающихся в рамки европейской гармонизации, т.е. в изменении древнего мелодического чина в угоду требованиям искусства.

Деятельность комитета, основанного митрополитом Филаретом специально для рассмотрения богослужебно-певческих достоинств переложений А. Ф. Львова, можно охарактеризовать как борьбу за чин православного пения против композиторского призвола, приводящего к «бесчинному воплю». А сама роль Святителя Филарета в деле сохранения традиций древнего пения роднит его со знаменитым старцем Александром Мезенцем, собравшим в XVII в. рукописи за 400 лет и «вящше», а также со Степаном Смоленским, составившим в конце XIX в. уникальное собрание певческих рукописей.

Значительное внимание в своих писаниях и в практической деятельности проблемам художественного творчества и богослужебного пения уделял святитель Игнатий Ставропольский.
 
Еще будучи настоятелем Троице-Сергиевой пустыни, архимандрит Игнатий особо важное место отводил богослужению. С его назначением «церковное богослужение – как отмечает «Жизнеописание» святителя – стало совершаться в стройном чине, с величием и торжественностью, которые дополняли привлекательное хоровое пение и внятное чтение»[10]. Много сил им было отдано организации монастырского пения. К созданию братского хора привлекались лучшие творческие силы Петербурга. Во главе хора обители он поставил своего ближайшего друга и совоспитанника по Главному инженерному училищу Петербурга о. Михаила Чихачева. Превосходный музыкант, певец и чтец, о. Михаил на протяжении 39 лет исполнял клиросное послушание в Сергиевой пустыни, являясь головщиком правого клироса. В период становления хора, по личной просьбе настоятеля, с монастырскими певчими занимался живущий неподалеку в Стрельне уже упоминаемый нами протоиерей Петр Турчанинов. Некоторые свои сочинения, ряд переложений, а также многоголосные обработки древних распевов он написал специально для хора Сергиевой пустыни. Покровительство и личное внимание хору обители оказывал директор Придворной Певческой капеллы А. Ф. Львов. По просьбе архимандрита Игнатия развитием музыкальных талантов одного из своих любимых послушников – Ивана Григорьевича Татаринова (ставшего впоследствии архимандритом Иустином, настоятелем Николо-Бабаевского монастыря) – занимался великий русский композитор М. И. Глинка. Кроме этого, отец настоятель сам подбирал иеродиаконов, обладающих хорошими вокальными данными (например, архидиакона Гедеона он выкупил у фабриканта Жукова за двести рублей). В конечном итоге, совокупными трудами знаменитых композиторов и отца архимандрита, монастырский хор был возведен в степень первого в России монашеского хора.

Анализируя богословское наследие святителя Игнатия, можно смело утверждать, что наиболее приемлемым стилем церковного пения он считал знаменный распев, как наиболее отвечающий духу церковной молитвы. «Весьма справедливо, – писал святитель, – святые отцы называют наши духовные ощущения «радостопечалием». Это чувство вполне выражается знаменным напевом, который еще сохранился в некоторых монастырях и который употребляется в единоверческих церквах. Знаменный напев подобен старинной иконе. От внимания ему овладевает сердцем то же чувство, какое и от пристального зрения на старинную икону, написанную каким-либо святым мужем. Чувство глубокого благочестия, которым проникнут напев, приводит душу к благоговению и умилению»[11].

Святитель принципиально не принимал гармонизации. «Знаменный напев написан так, чтоб петь одну ноту (в унисон), а не по началам (partheses), сколько бы певцов ни пели ее, начиная с одного певца. Этот напев должен оставаться неприкосновенным: переложение его есть непременно искажение его. Такой вывод необходим по начальной причине: он оправдывается и самим опытом»[12].

Отрицательными были отзывы святителя Игнатия об авторской музыке. «Придворное пение ныне взошедшее во всеобщее употребление в православных церквах, необыкновенно холодно, безжизненно, какое-то легкомысленное, срочное! Сочинения новейших композиторов выражают настроение их духа, настроение западное, земное, душевное, страстное или холодное, чуждое ощущения духовного»[13].

В то же время, следует отметить: устраивая богослужебное пение у себя в монастыре, он принимал во внимание не только свои личные предпочтения, не только возможности братского хора, но и пожелания посещавших обитель богомольцев, среди которых была и придворная знать, и даже члены императорской фамилии. Именно опасность отпугнуть современного прихожанина удерживала святителя от введения в обители знаменного распева, столь поразившего его в свое время на Валааме. Той же позиции придерживается святитель Игнатий в отзывах по поводу подражания древней иконописной манере: «…чадо новейшего прогресса, чуждое здравого смысла, видя недостаток, внесенный в Церковь человеческою немощию, тотчас колеблется в доверии к самой Церкви, начинает осуждать ее, делается чуждым ее. Сколько вредно соблазнять раскольников, столько вредно соблазнять и современное поколение; сколько нужно снисходить немощи раскольников, столько необходимо снисходить и немощи питомцев новейшего прогресса. «Безпреткновени бывайте»[14], – заключает святитель словами послания святого апостола Павла к Коринфянам (1Кор.10,32).

Неутомимым тружеником в деле сохранения и приумножения традиций богослужебного пения Русской Церкви был выдающийся иерарх, один из кандидатов на Патриарший престол в 1917 г. митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий). 

Известный ревнитель церковного благочиния и благолепия, Преосвященный Арсений, еще будучи архиепископом во Пскове, обратил свое внимание на одичание церковного клироса и созвал псковских учителей пения на съезд. В Новгороде таких съездов было им устроено два – в 1911 и 1913 гг. В речи, обращенной к учителям пения 1-го Новгородского съезда, владыка Арсений с горечью констатировал, что певческое дело в епархиях часто представлено неподготовленными лицами, которые «преувеличенного мнения о себе и иногда совсем не хотят считаться с совершенно законными желаниями священника относительно пения. Они не довольствуются простыми мелодиями, а стараются угнаться за городскими хорами, разделывающими «партесы». Их идеал – исполнить в храме вещи позабористее. Что они делают из песнопений церковных, быть может хорошо гармонизированных, как портят вкус народа, - говорить об этом и больно и грустно <…> Эти губители церковного пения не понимают, что церковное пение – составная часть богослужения, что в нем выливается душа, просящая Бога, славословящая, благодарящая. <…>

Они думают об одном – как бы произвести эффект. Они являются в храм с целью поразить своим художественным, а на самом деле безграмотным, пением. Им обязательно нужно исполнить «мудреную» вещь. «Простого» они не поют, а все «партесы». «Простое» они предоставляют петь левому клиросу, старому дьячку, как не имеющее, по их невежественному мнению, никакого значения.

Забывается при этом цель богослужения, состоящая в вероучении и утверждении веры. А достигается она исполнением стихир и других церковных песнопений, составляющих драгоценную принадлежность нашего богослужения и духовную красоту его»[15].

«Мы забыли, – восклицает владыка Арсений, – что пение – дело святое. Забыли, что певцы у предков наших не стояли спиною к иконам <…>. Мы забыли чудные знаменный, болгарский, греческий распевы. Церковные певцы вообразили себя артистами: стали думать, что своим, чуждым богослужебного характера, пением делают услугу Господу; вообразили себя хозяевами клироса; забыли ту азбучную истину, что стоящие на клиросе должны быть прежде всего молитвенниками, а не артистами»[16].

Выход из создавшегося положения Преосвященный Арсений видит в обращении к истокам, в возрождении древнерусских традиций богослужебного пения. «Нужно дорожить, - говорит он, - нашим древним церковным пением. Оно есть выражение духа нашего народа, воспитавшегося и возросшего под влиянием Церкви, которая была пестуном его, чадолюбивою матерью… <…>. Нужно дорожить родными мелодиями, как памятниками религиозно-народного песенного творчества… <…>. При выборе песнопений для богослужения должно отдавать предпочтение мелодическому пению пред гармоническим: последнее услаждает, но не вызывает молитвенного настроения».[17]

Владыка Арсений подчеркивает: «Забота о сохранении и восстановлении древнего пения является одною из главных забот тех, кому дороги интересы Церкви и народа».[18]

Необходимо отметить, что в бытность архиепископа Арсения правящим архиереем Новгородской епархии одна из главных и обширнейших кафедр Русской Церкви достигла своего расцвета. Ее Церковно-богослужебная жизнь, равно как и духовно-нравственная жизнь пастырей, были подняты на исключительную высоту, а забота владыки Арсения о богослужебном пении получила со временем всероссийскую известность и признание. «По городам епархии множились школы псаломщиков, регентов и церковных певчих; в благочиннических округах устраивались певческие праздники с конкурсами и соревнованиями хоров. В самом Новгороде хоры многочисленных церквей епархиального города были на самом высоком уровне. Что же касается хора Софийского собора, называвшегося «хором Его Высокопреосвященства», то он соперничал со столичными певческими капеллами и знаменитым синодальным хором».[19]

Как известно, митрополит Арсений был духовным руководителем будущего Святейшего Патриарха Алексия I.


Он сыграл особую, если не определяющую, роль в деле воспитания Патриарха Алексия I, как хранителя святоотеческих традиций в области богослужебного пения. Под его руководством любимый ученик, постриженик и ставленник при получении всех трех степеней священства, будущий Первосвятитель приобщался к тем начинаниям, которые он впоследствии будет стараться проводить в жизнь, продолжая тенденции, заложенные в знаменитом «Спутнике псаломщика» – сборнике уставных напевов, составленном в Московской духовной академии в годы учебы Сергия Симанского.

Прежде чем перейти к изложению основных положений о богослужебном пении, содержащихся в трудах Первосвятителя, несколько слов хотелось бы сказать о его личных певческих дарованиях. Как известно, Патриарх Алексий I обладал отличным вкусом и музыкальностью[20], «любил самое простое пение, и потому на патриарших службах прекрасный хор В. С. Комарова нередко исполнял простые песнопения: например, «Милость мира» Иерусалимскую»[21]. В своей Крестовой церкви во имя Владимирской иконы Божией Матери в Чистом переулке, в церкви во имя Филарета Милостивого в митрополичьих покоях Лавры или в миниатюрном домовом храме Архистратига Михаила в Переделкино патриарх любил читать и петь на постовых службах и в будние дни[22]. Не любя пауз, он часто запевал первым, причем начинал всегда в тон. Воскресные стихиры на «Господи, воззвах» пел наизусть[23].

Чтение его отличалось молитвенностью, чудесной простотой произношения[24].

«При разговоре со Святейшим казалось, что его ровный и мягкий баритон не может быть слышен под сводами обширных храмов. И только стоя возле него и слушая его возгласы или чтение в соборах, можно было не без удивления убеждаться, что тот же голос его и в той же мягкой и ровной тональности слышится всеми в храме. А удалясь в дальние углы того же храма, можно было получить «проверку» этого не то что впечатления, а реального явления»[25].

Согласно воспоминаниям бывшего патриаршего иподиакона протоиерея Вадима Смирнова (ныне – игумен Никон), «Святейшему не нравились диаконы с высокими голосами и такие же чтецы. Не любил он и напряженного громкого пения и всегда обращал внимание на то, чтобы служили все естественно, не увлекаясь силой голоса. <…> Однажды по запричастном стихе все подходили под благословение к Святейшему, и он одному из служащих архимандритов – это был настоятель Болгарского подворья – сказал: «Уж больно у Вас сокрушительный голос»[26].

Многочисленные дневниковые записи свидетельствуют о живом интересе и пристальном внимании, которое оказывал Святейший Патриарх Алексий вопросам церковного пения. В них он неоднократно упоминает о том, что пели, как пели, кто пел за тем или иным богослужением, отмечает качества голосов чтецов и певчих, дает оценку характеру исполнения песнопений в духовных и светских концертах, пересказывает содержание некоторых своих бесед о богослужебном пении[27].

Привыкший к совершенному, но строго уставному пению, Первосвятитель неоднократно останавливается на вопросах, связанных с богослужебным пением, в своих официальных обращениях и посланиях, речах и докладах. Среди них особо выделяются: распоряжение благочинным церквей г. Ленинграда от 15 февраля 1941 г. (в бытность Митрополитом Ленинградским), пасхальное послание к настоятелям церквей г. Москвы от 7 апреля 1946 г. и, наконец, речь Святейшего Патриарха Алексия I в Московской духовной академии на чтении о церковном пении 18 апреля 1948 г., которую ныне без преувеличения можно назвать исторической.

Необходимо отметить, что в этих работах прежде всего дан глубокий и трезвый анализ состояния церковного пения, при котором в наших храмах «можно слышать пение искусственное, театральное, в то время как то, что является основным в богослужении: псалмы, стихиры, каноны, сокращается до последней степени»[28]. Святейший Патриарх с прискорбием отмечает: «В настоящее время вместо небесной музыки, какая слышалась в древних строгих и величественных распевах, мы слышим мирское легкомысленное сочетание звуков. И, таким образом, пение в храмах наших, особенно городских, совершенно не соответствует той цели, которую оно должно преследовать, и храм из дома молитвы часто превращается в зал бесплатных концертов, привлекающих «публику», а не молящихся, которые поневоле должны терпеть это отвлекающее их от молитвы пение. Почти забыты древние трогательные церковные распевы – знаменные, греческие, болгарские, киевские – даже в переложениях недавних хороших композиторов. В храме часто слышишь такую музыку, под которой уместно было бы подписать вовсе не те слова, которые поются, так как нет никакого соответствия между словами и музыкой. Такое пение не только не возбуждает молитвенного настроения, но вызывает возмущение у богомольцев и слушается с удовольствием только теми, кто стоит в храме как в театре, и кто пришел сюда не молиться, а ласкать слух привычными светскими мелодиями»[29].

Увлечение звуковыми «эффектами» в храме патриарх Алексий считал кощунственным нарушением самого духа православного богослужения и при всей своей безмятежной незлобивости достаточно сурово обличал некоторые проявления нецерковного поведения в наших храмах. «Нельзя без негодования видеть, – говорил он, – как часто эта «публика» устремляется вон после так называемого «концерта» на Литургии перед самым явлением Святых Даров, поклониться которым она считает для себя совершенно излишним. В угоду такой «публике», а не богомольцам, регенты изощряются друг перед другом в подыскании и исполнении самых вычурных, самых, по их мнению, эффектных «номеров», в которых главное место отводится исполнению солистов, причем ради этих мнимых музыкальных эффектов иные композиторы даже имеют дерзость жертвовать текстом песнопений, пропуская слова или наоборот – вводя слова, не имеющиеся в данном песнопении, или же повторяя некоторые слова, хотя на них нет логического ударения»[30].

Надо сказать, что на практике Святейший Патриарх старался, где возможно, образно говоря, сдерживать порывы регентов, готовых блеснуть мастерством исполнения «партеса». Об этом повествует следующий случай. «В Елоховском Богоявленском соборе – вспоминает игумен Никон, – шло праздничное Всенощное бдение. Патриарх задержался по причине не поданной вовремя машины, выехал из своей резиденции, что в Чистом переулке, с запозданием и приехал лишь к моменту пения «Господи, воззвах». Когда его под руки вводили в алтарь (в то время Первосвятителю было уже свыше 90 лет, но он сохранял поразительно светлый разум и трезвое рассуждение), происходил Вход, во время которого поется песнопение «Свете тихий». Иподиакона, которому надлежало выйти на амвон с крестом и свечой, чтобы оповестить о присутствии Патриарха, в тот момент на месте не оказалось. Известный патриарший регент Виктор Степанович Комаров, воспользовавшись отсутствием Святейшего, решил блеснуть исполнением многоголосного произведения, да еще с сольной партией. На шестопсалмии Патриарх вызвал Виктора Степановича и сделал ему в резкой форме предупреждение и резкое внушение за пение многоголосия, тем более с соло»[31].

Озабоченность и беспокойство слышатся в речах Патриарха, когда он говорит о судьбе подлинных богослужебно-певческих традиций, связанных с антифонным пением. «Что особенно прискорбно, – читаем мы в одном из посланий, – правые хоры считают своей обязанностью только нотное исполнение некоторых песнопений, а пение стихир, в которых излагается сущность праздника, предоставляется торопливому, невнятному и неумелому исполнению левого клироса, по большей части любителей, поющих без всякой предварительной подготовки, по одной, в большинстве случаев, книге, с трудом разбирая славянский текст. И так как исполнение «номеров» правого хора занимает много времени, то опускается большая часть стихир и производятся недопустимые сокращения церковного богослужения»[32]. «В то время как правый хор по большей части, видимо, подготовился к праздничному богослужению, левый хор кое-как справляется с пением ектений и остающихся на его долю песнопений. Это производит жалкое впечатление и, конечно, нарушает торжественность службы. Необходимо в таких случаях так разделять хор, чтобы и правый и левый были более или менее однородны»[33].

Анализируя современное состояние церковного пения и решительно отвергая влияние светского, нецерковного духа на богослужебную жизнь, Святейший Патриарх Алексий задается вопросом: «Если в просьбах наших к людям, от которых мы ожидаем получить то или иное, мы выдерживаем нужный, часто почтительный и, во всяком случае, серьезный тон, то почему в прошениях наших к Господу мы дерзаем брать тон дерзновенных и легкомысленных театральных излияний, исключающих всякое благоговение. <…> Исполнение церковных песнопений в крикливом тоне светских романсов или страстных оперных арий не дает возможности молящимся не только сосредоточиться, но даже уловить содержание и смысл песнопения. Такое пение дает лишь впечатление слуху, но в душе не оставляет никакого следа. Зачем нам гоняться за безвкусным с точки зрения церковной подражанием светскому пению, когда у нас есть изумительные образцы пения строго церковного, освященного временем и традициями церковными?»[34]

Устами Первосвятителя прекрасно изложено понимание сущности православного пения, в частности, аспект его церковности с учетом происхождения и исторического развития богослужебно-певческих традиций. По мысли Париарха Алексия, «Церковное пение все состоит из молитвы: кто поет духовную песнь, тот молится. Первые певцы пред престолом Божиим – Ангели Божии и святые»[35]. В подражание им «установлено пение и на земных богослужениях Святой Церкви, когда и «силы небесные с нами невидимо служат»[36]. И если в храме Божием, этом доме молитвы, «все должно служить одной цели: возбуждению и поддержанию молитвенного духа, назиданию и укреплению в вере»[37], все «должно дышать благоговением, возвышенным чувством, духовной красотой, умилять душу, назидать ее, возносить к небу»[38], то «в особенности это следует сказать о церковном пении, так как пение занимает одно из главных мест в ряду средств духовного воздействия на молящихся в храмах»[39].

Таким образом, «целью наших богослужений является не создание музыкальных эффектов и не подражание операм и концертам с их сольными и прочими «номерами», а молитвенное настроение, вызываемое содержательными и умилительными церковными песнопениями»[40].

Понимая, что пение в храме являет собою соборную молитву всей Церкви, возносящей хвалу и моление Богу «единими усты и единем сердцем», Святейший Патриарх Алексий чутко прислушивался к гласу народа Божия, к мнениям и пожеланиям своей богохранимой паствы. «Должен сказать, – писал Первосвятитель, – что многие верующие, проникнутые духом церковности и понимания истинной красоты богослужения, неоднократно и настойчиво <…> выражали мне неодобрение <…> искусственному пению, растягивающему богослужение и не дающему молитвенного настроения. Такого рода замечания со стороны молящихся не должны игнорироваться нами»[41].

«Народ прекрасно понимает истинный дух и надлежащий тон церковного пения и лучше всякого знатока отличает пение церковное от пения театрального. Зачем ему навязывать то, чего не принимает его молящийся дух? Зачем навязывать ему в лучшем случае «наслаждение», притом мирское, «душевное», когда он ищет «умиления» духовного?»[42]

Исправляя вышеизложенные недостатки и следуя духу соборности, Святейший Патриарх Алексий полагал, что молитвы «Свете тихий», «Ныне отпущаеши», «Великое славословие» за праздничным всенощным бдением «должны петься самым простым напевом, требующим не столько искусства, сколько благочестивого чувства»[43], а пение Символа веры и молитвы Господней за Литургией предписывал петь всенародно[44]. Он указывал, что «От восток солнца до запад» при архиерейской встрече «можно петь громко и торжественно, но не скороговоркой. Что касается пения «Достойно» или задостойника, то оно должно начинаться без паузы и исполняться не громогласно, а тихо и крайне медленным темпом, чтобы скорее архиерей ждал конца пения, чем чтобы пение кончалось до того, как архиерей кончит молитву пред Царскими вратами»[45].

Нельзя не отметить, что свои замыслы о восстановлении прежних церковно-певческих обычаев Святейший Патриарх претворял в жизнь во многом благодаря своему окружению, среди которого были и Виктор Степанович Комаров, ученик Константина Шведова (одного из знаменитых деятелей Синодального училища и подлинного носителя характерных черт московской школы), и петербуржцы Николай Дмитриевич Успенский, Лев Николаевич Парийский. Все они являлись настоящими хранителями дореволюционных певческих традиций. Именно благодаря их совместным усилиям удалось вернуться к уже потерянной в ранее традиции пропевания таких песнопений, как «Величит душа моя Господа» на утрени, «Благослови, душе моя, Господа», «Хвали, душе моя, Господа», «Блаженны» (I, II, III антифоны) на Литургии.

Подводя итог вышесказанному, излишне говорить, насколько богословское наследие Святейшего Патриарха Алексия I, касающееся вопросов богослужебного пения, актуально и поныне. Как отметил на Поместном Соборе 1971 года его преемник Патриарх Пимен, Святейший Патриарх Алексий «умел связывать духовные традиции прошлого нашей Церкви с современной ее жизнью в новых исторических условиях. Достойный хранитель духовных сокровищ нашей Церкви, как драгоценного опыта живой любви и богословского созерцания отцов и учителей Церкви, он научил нас любить и ценить эти духовные сокровища и традиции, завещал нам не только хранить их далее, но и укреплять, и умножать своей доброй христианской жизнью»[46].

Именно поэтому всякому, кому дорого литургическое наследие нашей Церкви, ее богослужебно-певческие традиции, кто призван быть их хранителем и попечителем, важно внимать простым и безыскусным и в то же время глубоким по содержанию, исполненным подлинной любви к церковному пению, словам Патриарха Алексия I, которые мы позволим себе обобщить следующим образом:

«В ряду вопросов, важных для каждого православного священнослужителя, не последнее место должен занять вопрос о правильной постановке церковного пения в православных храмах… Необходимо принимать все меры к тому, чтобы церковное пение вполне отвечало своему высокому значению в православном богослужении»[47].

«Отцам Настоятелям необходимо со вниманием следить за тем, чтобы пение в их храмах было церковным не по названию только, а на самом деле, и чтобы в угоду малоцерковным или совсем нецерковным регентам не исполнялись песнопения, чуждые церковному духу»[48], «следить за выполнением певцами того минимума Церковного Устава, который должен соблюдаться и в приходских храмах, с сокращением до последней степени так называемого «партесного» пения»[49].

«Церковной власти необходимо принять ряд постановлений, регулирующих правильную постановку церковного пения, выработать список церковных композиций, разрешаемых к исполнению в Православных храмах и установить церковную цензуру, без разрешения которой ни одно новое произведение духовных композиторов не может исполняться в наших храмах»[50].

«Древние памятники религиозного творчества остаются вечными образцами для позднейших поколений… Старинные церковные распевы являются самым лучшим выражением высоких религиозных настроений. Это и понятно, потому что творцами их были люди высокого религиозного духа, подвижники, святые, одаренные тайной познания божественных звуков»[51].

«Мы должны сделать все возможное для того, чтобы изгнать мирской дух из нашего церковного пения, обратиться к древним его прекрасным образцам, столь любезным сердцу верующего и молящегося православного христианина. Почин в этом деле должен принадлежать Москве, как церковному центру нашего Отечества»[52].

Продолжателем делания Святейшего Патриарха Алексия I на ниве церковного пения стал его преемник на Московской кафедре Святейший Патриарх Пимен.


Патриах Пимен – носитель живого церковного предания, человек, которого Господь щедро одарил талантом и дал возможность плодотворно послужить в деле передачи драгоценных форм православной традиции новому церковному поколению.

Как известно, в свое время иеромонах Пимен успешно руководил церковными хорами, продолжая лучшие традиции русских регентов. По свидетельству современников, песнопения в исполнении хоров, им возглавляемых, звучали проникновенно и отличались большой молитвенной настроенностью. О регентском служении будущего Первосвятителя регент Богоявленского собора Геннадий Харитонов писал следующее: «Будущий Владыка не стремился специально быть регентом, но в силу того, что являлся музыкально одарённым человеком, им стал. На формирование его певческого вкуса сильное влияние оказали Павел Чесноков, Александр Кастальский, профессор консерватории Александр Воронцов. Регентом он был очень строгим и не позволял на клиросе вести разговоры. Дисциплина была железная»[53]. О том, как сам Святейший Пимен понимал смысл и значение регентского служения, свидетельствуют его слова, некогда сказанные регенту Геннадию Харитонову: «Неси свой крест регента, как я несу свой крест патриарха»[54].

Не секрет, что у Святейшего Патриарха Пимена были личные предпочтения в плане певческого репертуара. Он высоко ценил произведения Степана Смоленского, Николая Данилина, Павла Чеснокова и вообще строгий московский стиль. Однако это не мешало ему объективно относиться к церковной музыке разных стилевых направлений. Когда речь заходила о том, какая музыка «более» церковная, а какая «менее», он говорил: «Если ещё до рождения Спасителя хвалили Бога в кимвалех, гуслех и органех, как могут люди утверждать, что для Господа приемлем только один стиль? Все творения при разумном исполнении звучат как гимн, как пища духовная»[55].

Рассуждая об особенностях православного богослужения, церковной музыки и основных задачах регента, Святейший Патриарх Пимен подчеркивал:

«У нас иногда говорят, что песнопения Русской Православной Церкви «намоленны». Это глубокая правда, ибо молитва и пение проникают друг в друга, и никакая церковная мелодия не существует сама по себе, но только в связи с текстом молитвы. Пение вносит в церковную службу искусство, идущее от сердца, имеющее своими истоками древнюю культуру, религиозную и национальную, понятную нашему верующему народу во всех его поколениях. Мы тщательно сберегаем старинные церковные распевы: знаменный, киевский, греческий, болгарский и другие. Мы с благодарностью храним также произведения многих русских композиторов, вложивших свой гений  в религиозную музыку»[56].

Следуя завету Святых Отцов о «царском пути» и уклонении от всякого рода крайностей, обобщая опыт упомянутых нами своих великих предшественников, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, выступая на Архиерейском Соборе 2013 года, сказал: «Центром жизни Церкви является богослужение. Поэтому неприемлемыми представляются отдельные попытки как архаизации, так и модернизации богослужебной традиции. Первое подчас выражается в искусственном, а порой и неумелом применении «древлеправославной» практики за пределами единоверческих храмов или в придании знаменному распеву значения якобы единственного подлинно церковного певческого стиля»[57].

Второе наблюдается «в стремлении насыщать службу скорее концертными, нежели церковными песнопениями, произвольно сокращать и упрощать богослужение, самочинно и неграмотно редактируя богослужебные тексты».[58] Поэтому, заключает Святейший Патриарх Кирилл: «Наша задача заключается в том, чтобы сохранять и развивать все лучшее в нашей многовековой, многообразной церковно-певческой традиции»[59].

Подводя итог, следует сказать, что упомянутые нами святители и иерархи, заботясь о церковном пении, служат ярким примером  воплощения в жизнь завета Святых Отцов Церкви, некогда обобщенного и лаконично выраженного святителем Феофаном Затворником: «Надлежит заботиться, чтобы пути, коими расходится слово Божие, были хранимы и непресекаемы, – чтобы не умолкала проповедь искренняя, чтобы богослужение совершалось по чину и в назидание, чтобы иконописание было здраво и свято, пение трезвенно, просто и благоговейно. Исполнение сего лежит на служителях алтарей»[60].